Стань частью моего мира - Светлана Викторовна Баранова

если подумать, то Зоя Александровна правильно всё говорила:

— Ты меня слушай. Другие всё врут. Зависть, злоба. Ты ведь кто? Правильно — никто. Мышь серая. Лицом не вышла, извини, но правда. Размер ноги какой у тебя?

— Тридцать восьмой…

— Ну, я о том и говорю, что не Плисецкая. Пишешь, да?

— Ага, пишу. Там такое, знаете… о жизни, любви. Смешное вот стараюсь в последнее время. Может, почитаете?

— Делать мне больше нечего. Ты же не Маркес, было бы что читать!

— Ну да, не Маркес…

Кто ещё всю правду вот так скажет? Никто. Поэтому у Зои Александровны отбоя от посетителей не было. Поговоришь с ней и понимаешь, что рано рукопись в издательство нести. И вообще, может лучше… умереть. Ладно, не умереть. Просто лежать и ничего не делать. Смысла нет. Раз не Маркес. И не Плисецкая.

От воспоминаний о Зое Александровне Майе стало не по себе. Она вскочила со стула, схватила сумку и уже хотела убежать, но в этот момент вернулся старший редактор. С кофе.

— Слава Богу, дождались. Я уже боялся, что приду, и никого не будет. Было и такое. Не раз. Вы в кресло садитесь, не стесняйтесь.

— Понимаете, мне сначала надо было к Зое Александровне зайти, а потом уже к вам. А она задремала, и я прошмыгнула. Как мышка. Серая. Неправильно это всё. Я пойду, пожалуй…

— Стойте, — главный редактор подбежал к Майе и схватил её за руку, — никуда я вас не отпущу, пока вы мне не расскажете про эту Зою Александровну и её издательство. Она что молодым авторам помогает? Поддерживает? Помогает? Вы не первая мне про неё говорите. Далеко не первая.

— Что вы, она — не редактор. Она — вахтёрша у вас тут, в издательстве.

— Кто?

— Внизу сидит. На входе. Милая такая старушка. Всегда выслушает. Объяснит, что к чему, и ты понимаешь, что рано тебе ещё, ну это, сами понимаете. Или вообще не твоё это. А сегодня я как-то уверена в себе была, знаете, бывают такие дни, когда всё складывается. Иду к вам, смотрю, Зоя Александровна задремала, думаю, что человека тревожит, я к вам сразу. Теперь понимаю, что зря.

*****

Майя проснулась в холодном поту. Села на кровати и включила торшер. Сон был почти реальным, захотелось его немедленно записать. Кстати, вахтёрша обязательно курила, когда никто не видел. И в чайнике у неё не всегда был чай. В детстве она писала стихи, неплохие, даже в «Пионерской правде» печатали, она решила в литературный поступать, в Москве, но провалила экзамены. Устроилась на часовой завод, печаталась в местной газете, но жизнь как-то не задалась, то одно, то другое. Неудачно вышла замуж. Два аборта. Муж запил, потом и она. И вот теперь она — вахтёрша в мелком издательстве.

Она совсем не плохая, нет. Она просто жизнь знает. Оберегает этих дураков от разочарований, говорит всё, как есть. Правду говорит. Свою правду. И говорит это так убедительно, что они верят. Забывают о своей мечте. Перестают верить в себя. Теряют надежду. Сдаются.

И только немногие способны постучаться в дверь старшего редактора. Доброго, милого, жизнерадостного чудака, который принесёт им кофе из автомата и наполнит их жизнь смыслом.

Письмо дочери

В последнее время ты мне очень часто снишься, милая.

Иногда в моих снах ты совсем маленькая. Впервые улыбаешься, делаешь первый самостоятельный шажок или произносишь своё первое слово. Ты прелестна. Мягкие и лёгкие светлые волосы, пухлые губки и большие серо-голубые глаза.

Когда ты была маленькой в реальной жизни, мне казалось, что я буду помнить каждую мелочь, каждое твоё новое достижение всю свою жизнь, но нет, многое забылось с годами. И вот теперь, во сне, я снова молодая, а ты крошка, которая полностью зависит от меня, для которой я — целая вселенная. И я должна всегда быть рядом или оставаться хотя бы в поле твоего зрения, чтобы ты, когда понадобится, могла дотронуться до меня и почувствовать защиту, любовь, связь между нами.

Но больше мне нравятся сны, в которых ты немного постарше, тебе лет пять или шесть. Это и в реальной жизни было для меня любимым временем. Ты была очень любопытна, хотела научиться делать всё и сразу: плавать, кататься на коньках, читать, рисовать, лепить из пластилина, делать фигурки из гипса и раскрашивать их. Злилась, когда что-то не получалось, но редко сдавалась.

С тобой можно было разговаривать уже почти, как со взрослой, ты слушала и ещё слушалась. Тебя можно было легко отвлечь, успокоить.

Вчера в моём сне мы с тобой потерялись в незнакомом городе, где все говорили на непонятном нам языке. Нам нужно было выбраться оттуда через северные ворота. Вот только, где они, мы не знали… Мы бродили по городу и попадали в разные локации, в разное время. Мой возраст не менялся в отличие от твоего. И мне приходилось быстро ориентироваться, чтобы понять, как нам действовать. Иногда ты была совсем взрослой, как сейчас, тогда ты сама брала меня за руку и показывала путь…

В этом сне мы были постоянно связаны, но связь между нами менялась: от физической необходимости друг в друге, до лёгкой теплоты внутри от того, что мы есть друг у друга.

— Мам, я сама. Я сама могу забраться на крышу по этой лестнице! Я не ребёнок!

— Конечно, тебе же почти десять… Или ещё девять лет?

— Я не упаду, не бойся.

Ты поднимаешься вверх, и на полпути тебе уже не десять и даже не девять лет, а всего лишь четыре года, и я вижу, что ты боишься, но храбро лезешь наверх. Сама. Моё сердце того гляди выпрыгнет из груди. Мне страшно, что ты упадёшь, но я ничего не могу сделать, я держу эту чёртову лестницу внизу.

Ты всё-таки забралась, я выдыхаю. Но рано… Ты стала ещё меньше, теперь тебе около года, и я необходима тебе там, наверху, а лестница уже исчезла.

Кто-то касается моего плеча…

— Мам, ты чего. Нам налево до реки, а потом вниз по течению где-то около двух километров, я с крыши увидела. Идём?

— Но…ты…

— Господи, вечно ты теряешься в незнакомых местах. Чтобы ты вообще делала без меня?

Передо мной красивая молодая женщина. Очень красивая. И умная, и смелая, которая преодолеет всё на своём пути. Но даже сейчас я ей очень нужна. Потому что в любой момент она может стать маленькой девочкой. И не только в моём сне.

Не