Обещай, что никому не скажешь - Дженнифер МакМахон

Я отнесла лампу в бывшую художественную студию матери, где в углу стояла раскладная кровать с высокой стопкой одеял наверху. Потом я вкатила туда свой черный чемодан, а Мэгпай последовала за мной. Кошка наклонила голову и наблюдала, как я разбираю белье, носки и футболки и складываю их в обшарпанный деревянный комод, несомненно, принадлежавший давно ушедшему обитателю Нью-Хоупа. В туалетной сумочке я наткнулась на швейцарский армейский нож, он лежал рядом со скрабом из авокадо и шампунем с маслом чайного дерева; я сунула его туда в последнюю минуту, когда до меня дошло, что его не разрешат пронести на борт самолета. Пожалуй, я использовала его только для открывания бутылок вина и нарезки сыра на импровизированных пикниках, но мне нравится быть готовой ко всему. Я было решила положить нож в ящик с острыми предметами на кухне, но в конце концов сунула его в боковой карман сумочки, где он обычно лежал, — ведь эту вещь я всегда держала при себе.

Внезапно меня одолела усталость. Не из-за распаковки чемодана, а из-за всего, что я увидела сегодня вечером. Из-за моего возвращения. Меня угнетало ощущение вины из-за того, что жизнь моей матери постепенно ускользнула от нее, пока я тщательно обустраивала свой маленький мирок в Сиэтле, вместе с электроприборами и галогеновыми светильниками. Я оставалась в блаженном неведении, полагая, что все не так уж и плохо, что Рейвен просто преувеличивает, когда мы разговариваем по телефону.

Я поставила масляную лампу на прикроватный столик и легла на кровать, чтобы немного отдохнуть. Мэгпай присоединилась ко мне, мурлыча, как газонокосилка. Мои мысли разбредались, но есть и спать совсем не хотелось. Мне не составляло труда вообразить бессонную ночь и утро с тяжелой головой и припухшими глазами. На самом деле мне нужно было выпить чего-нибудь горячего, предпочтительно с ромом и специями. Потом я вспомнила о запертой коробке с лекарствами на кухне и отправилась туда, позвякивая ключами. У меня нет привычки регулярно баловаться сильнодействующими средствами, но маленькая таблетка амбиена никому не повредит. Для верности я приняла две штуки.

Ожидая, пока лекарство подействует, я рассматривала картины моей матери, поблескивавшие в свете лампы. В основном это были натюрморты, но один холст остался незавершенным: миска с фруктами в строгих оттенках серого. Это был подмалевок, — сцена, лишенная цвета, — лишь намек на будущую картину.

Конец апреля 1971 года

В пятом классе водителем нашего автобуса был Рон Макензи — настоящий бульдог с толстой шеей и бдительными глазками-бусинами. Он всегда носил черную вязаную шапочку и шевелил челюстями за рулем с таким видом, будто жевал свой язык. Глядя на него, можно было подумать, что он всю жизнь водил школьные автобусы, но на самом деле он когда-то работал в НАСА. Он рассказывал об этом новым ученикам на своем маршруте, давая понять, что мог летать в космос или учиться на астронавта; только под нажимом он признавался, что управлял грузовиками и подъемниками, а не лунными модулями. Он развозил части ракет. Рон Макензи прикасался к металлу, который улетал в космос. Он вернулся домой в Вермонт с мыса Канаверал из-за того, что мать его жены тяжело заболела, и там стал водить автобусы и работать в городском гараже.

Когда Рон пребывал в хорошем настроении, он называл нас синичками. Когда он сердился или кто-нибудь из детей досаждал ему, мы становились мартышками, и, судя по его тону, мартышки явно были для него низшими существами.

— Ну все, мартышки, вы меня достали! — цедил он сквозь зубы, когда в автобусе становилось слишком шумно или дети начинали меняться местами во время движения.

Мы с Дел каждое утро поджидали автобус Рона у подножия холма, возле ее почтового ящика. Трое ее братьев уезжали на более раннем автобусе, который возил их в Брук-Скул, где учились ребята с шестого по двенадцатый класс. Нику, который убил ворону, было четырнадцать лет. Его семнадцатилетние братья-близнецы Стиви и Джо оканчивали среднюю школу. Морту было девятнадцать лет. Он так и не доучился в школе и по-прежнему жил дома, помогая отцу на ферме. Другие братья — Роджер, Майрон и Эрл — обосновались в Новом Ханаане или в окрестностях. Эрл, старший из братьев, женился, и двое его детей были немного младше, чем Дел.

Стиви и Джо держались отдельно и не проявляли интереса к Дел. Когда они не занимались мелкими домашними делами, то работали над гоночным автомобилем, на котором собирались участвовать в гонках на Тандер-роуд. У них были подружки — прыщавые толстухи, которые любили сидеть в красном автомобиле, расчесывать волосы и курить сигареты, выпуская дым из ноздрей, под стук грязных гаечных ключей и автомобильных деталей, доносившихся снизу. Иногда они носились по городу на бешеной скорости, визжа покрышками на поворотах. Иногда я видела их вчетвером в автомобиле или на заднем дворе Дел, где безобразные девицы валялись с сигаретами на бурой траве, пока Стиви и Джо возились под капотом.

Утром Дел приезжала в школу на автобусе Рона, но сразу же после ланча уезжала домой на автобусе из детского сада вместе с тремя другими детьми, учившимися по специальной программе. Думаю, в школе посчитали, что для детей с такими способностями половины учебного дня будет вполне достаточно.

Трое других детей, учившихся по специальной программе, были мальчиками. Тони Лаперль страдал синдромом Дауна. Арти Пэрису, как и Дел, было двенадцать лет; оба оставались на второй год. Он был большим нескладным парнем с пробивавшимися редкими усиками. Двенадцатилетний Майк Шейн был самым высоким и худым мальчиком в нашей школе. Он не мог говорить. Никто не знал почему, но ходило множество слухов. Наиболее правдоподобный состоял в том, что в раннем детстве он перенес некую болезнь, повредившую его голосовые связки. Майк ходил с бумажным блокнотом, висевшим на шнурке у него на шее, и общался с помощью записок.

На следующее утро после нашей первой встречи на поле, пока мы стояли и ждали автобуса, я заметила, что на Дел надета та же самая засаленная ковбойка. Но зато она надела чистые коричневые брюки клеш из рубчатого вельвета, перехваченные на узких бедрах толстым кожаным ремнем. Мне показалось, что брюки достались ей в наследство от одного из братьев. К ее рубашке была приколота шерифская звезда из серебристого металла.

Мы обе молчали. Я наблюдала и ждала, когда она заговорит. Мы месили грязь башмаками и смотрели на получавшиеся узоры. Я думала о вороне и о букве «М» на груди Дел, теперь прикрытой не только рубашкой, но и серебристой звездой. Перед тем как подъехал автобус, я подняла голову, заметила усмешку Дел, которая смотрела на меня, и поняла, что наша прошлая встреча все-таки случилась не в моем воображении. А когда я взглянула на ее сколотый зуб, то сразу же сообразила, что после школы вернусь к той вороне и посмотрю, что будет дальше.

Когда Рон открыл дверь, я первая поднялась в автобус, как бывало почти всегда, и заняла первое пустое место впереди, молясь о том, чтобы она не села рядом. Я безмолвно благодарила Бога, когда она прошла мимо и в одиночестве устроилась на заднем сиденье.

— Чую гнилую картошку, — прошептал один мальчик другому, когда она прошла мимо.