Счастливчики - Хулио Кортасар

— Снагличал, как всегда. Обжора.

— Ладно тебе, дама с камелиями.

— Дети… — сказала сеньора Трехо.

Неизвестно, будут ли на пароходе девицы, которыми стоило бы заняться. Ему вспомнился — помимо воли, но настойчиво — Ордоньес, с пятого курса, он верховодил в их компании, вспомнились советы, которые он давал ему однажды летней ночью на скамейке у Конгресса. «Не тушуйся, парень, ты уже не маленький, чтобы малафьей заливаться, с этим делом пора кончать». Он возражал, смущенно и пренебрежительно, а Ордоньес похлопывал его по колену, подбадривая. «Давай, давай, не придуривайся. Я старше тебя на два года и знаю. Не для тебя эти детские забавы, че. Я тебя разве плохому учу? Ты уже на танцы ходишь, так что одного этого тебе мало. Первую же, какая согласится, волоки в Тигре, там можешь ее завалить, где хочешь. Если с монетой туго, только скажи, я попрошу брата, он счетовод, пустит тебя в свою хибару на вечерок. В постели-то, ясное дело, сподручнее…» И еще много чего вспомнилось, разные подробности, дружеские советы. Хоть Фелипе и чувствовал себя неловко, хоть и злился, но Ордоньесу был благодарен. Не то что Алфиери, например. Конечно, Алфиери…

— Кажется, сейчас будет музыка, — сказала сеньора Трехо.

— Какая пошлость, — сказала Беба. — Этого не следовало позволять.

Сдавшись на дружные уговоры родственников и друзей, популярный певец Умберто Роланд уже поднялся на ноги, а Мохнатый с Русито, не переставая убеждать и по-свойски подталкивая, помогали бандонеонистам усесться поудобнее и расчехлить инструменты. Звучали шуточки, смех, у окон, выходивших на Авениду, столпился народ. В окно, выходившее на Флориду, растерянно глядел полисмен.

— Потрясно, потрясно! — кричал Русито. — Че, Мохнатый, ну и братан у тебя, ништяк!

Мохнатый уже стоял возле Нелли и знаками призывал к тишине.

— Минуточку внимания, че! Мамочка родная, да что же это такое, не кафе, а бардак.

Умберто Роланд прокашлялся и пригладил волосы рукой.

— Просим извинения, мы не смогли прийти с ударными, — сказал он. — Что получится, то получится.

— Давай, парень, давай.

— В честь отъезда моего дорогого брата и его симпатичной невесты я вам спою танго Виски и Кадикамо «Отчаянная куколка».

— Потрясно! — сказал Русито.

Бандонеоны проиграли заливистое вступление, и Умберто Роланд, опустив левую руку в карман брюк, простер правую перед собою и запел:

Неожиданное и столь же непривычное для «Лондона» звуковое извержение сразу обратило на себя всеобщее внимание, и, меж тем как за столиком Мохнатого воцарилась мертвая тишина, шум и разговоры вокруг стали еще слышнее. Мохнатый и Русито обводили присутствующих гневным взглядом, а Умберто Роланд форсировал голос.

Карлос Лопес был в восторге, о чем он и сообщил Медрано. Доктора Рестелли атмосфера — как он сказал, — складывавшаяся в кафе, откровенно раздражала.

— Позавидуешь раскрепощенности этих людей, — сказал Лопес. — Их поведение в пределах возможностей, которыми они располагают, почти совершенно, они даже не подозревают, что в мире есть что-то, кроме танго и клуба «Расинг».

— Посмотрите на дона Гало, — сказал Медрано. — По-моему, старик испуган.

Дон Гало уже вышел из столбняка и теперь подавал знаки шоферу, который тут же бросился к нему, выслушал хозяина и выскочил из кафе. Все видели, как он говорил что-то полицейскому, который наблюдал сцену через выходившее на Флориду окно. Потом видели, как полицейский поднял кверху руку, сжатую в кулак, и потряс ею в воздухе.

— Вот так, — сказал Медрано. — А собственно, что они сделали плохого?

Паула и Рауль от души наслаждались сценой, а Лусио с Норой, судя по всему, находились в замешательстве. Семейство Фелипе Трехо хранило холодно-непроницаемый вид, а сам Фелипе завороженно следил за порхающими по клавиатуре пальцами бандонеонистов. Хорхе приступил ко второй порции мороженого, а Клаудиа с Персио по-прежнему были погружены в метафизическую беседу. И над всеми ними, над безразличием или откровенным удовольствием посетителей кафе «Лондон», Умберто Роланд приближался к печальной развязке прославленного аргентинского танго:

Под восторженные крики, аплодисменты и стук ложечек о стол Мохнатый растроганно поднялся на ноги и заключил брата в объятия. Потом пожал руки троим музыкантам, ударил себя ладонью в грудь и, достав огромный носовой платок, высморкался. Умберто Роланд снисходительно поблагодарил за аплодисменты, Нелли и другие девицы нестройным хором восторгались, на что певец отвечал неувядающей улыбкой. В этот момент ребенок, которого до тех пор никто не замечал, издал мычание, подавившись, по-видимому, пирожным, за столиком поднялся переполох, его перекрыл призыв к Роберто принести стакан воды.

— Ты пел грандиозно, — говорил расчувствовавшийся Мохнатый.

— Как всегда, не более, — отвечал Умберто Роланд.

— Какие в нем чувства играют, — высказалась мать Нелли.

— Он всегда был такой, — сказала сеньора Пресутти. — Об ученье и слушать не хочет. Он искусством живет.

— Совсем как я, — сказал Русито. — Кому оно нужно, это ученье. Чтобы деньги зашибать, нам ума не занимать.

Нелли наконец извлекла остатки пирожного из глотки ребенка. Толпившиеся у окон люди начали расходиться, и доктор Рестелли оттянул пальцем крахмальный воротничок, выказывая явное облегчение.

— Ну вот, — сказал Лопес. — Похоже, настал момент.

Два господина в темно-синих костюмах усаживались посреди зала. Один коротко похлопал в ладоши, а другой знаком призвал к тишине. И голосом, который не нуждался в таковой, произнес:

— Просим посетителей, не имеющих письменного приглашения, и провожающих покинуть помещение.

— Чиво? — спросила Нелли.

— Таво, что мы должны уйти, — ответил один из приятелей Мохнатого. — Только начали развлекаться — и на тебе.

Когда первое удивление схлынуло, послышались восклицания и возражения. Мужчина поднял руку и сказал:

— Я — инспектор Управления экономического развития и выполняю указания руководства. Попрошу приглашенных оставаться на местах, а остальные пусть выйдут как можно скорее.