Серебряные слитки - Линдсей Дэвис

Я убедился, что обращение важного гражданина к магистрату с жалобой вызывает быструю реакцию, и это радовало!

* * *

Если на единственной входной двери на фасаде дома было множество разнообразных засовов, то сзади насчитывалось семь различных входов в сад и ни единого приличного замка. Кухонная дверь открылась легко, стоило мне достать свою отмычку. Ни на одном из окон я не увидел решеток. Балкон, идущий вокруг верхнего этажа, открывал доступ ко всему дому. Элегантная голубая столовая закрывалась хлипкими раздвижными дверями, которые я без труда открыл обломком плитки с клумбы. За моей работой наблюдал секретарь сенатора. Это был худой раб, грек с горбатым носом, смотрел он надменно. Кажется, что секретари-греки просто рождаются с подобным надменным выражением лица. Я долго диктовал указания.

Я решил, что мне нравится диктовать. Мне также понравилось выражение лица грека, когда я улыбнулся на прощание, перебрался через солнечные часы, поставил для опоры ногу на ветку плюща и взлетел на стену, разделяющую участок, чтобы осмотреть соседний дом.

— Кто там живет?

— Младший брат хозяина.

Я сам был младшим братом и с удовольствием отметил, что младший Камилл — человек разумный. Он установил на каждом окне крепкие планчатые ставни, окрашенные в темно-малахитовый цвет. Оба дома облицевали стандартными плитами из лавы, верхние этажи поддерживались тонкими колоннами, вырезанными из самого обычного серого камня. Архитектор щедро украсил фронтон скульптурами из терракоты, но к тому времени, когда потребовалось заниматься садом и выставлять там обычные статуи грациозных богинь, деньги закончились. Сад украшали одни решетки для вьющихся растений, правда, растения цвели пышно и определенно были здоровыми. Оба дома по разные стороны стены явно строились одним архитектором. Трудно сказать, почему один из них, сенаторский, казался привлекательным и словно улыбался, а дом его брата выглядел строгим и холодным. Я порадовался, что Сосия живет в улыбающемся доме.

Я долго смотрел на дом брата, не уверенный в том, что именно ищу, затем махнул греку и прошел по верху разделяющей дома стены до самого конца. Там я беспечно спрыгнул вниз.

Приземлившись в переулке за стеной сенаторского сада, я запачкался в пыли и сильно ушиб колено. Один Геркулес знает, почему я это сделал, ведь рядом имелся въезд для телег, которые доставляли продукты, с очень хорошими воротами.

Возвращаясь домой, я заметил, что людей и шума на улице прибавилось. Кричали торговцы, слышался стук копыт, звенели колокольчики на упряжи. Маленькая черная собака со свалявшейся плотными комками шерстью, торчавшими во все стороны, яростно облаяла меня у лавки булочника. Когда я повернулся, чтобы обругать собаку, ударился головой о кувшины, вывешенные на веревке гончаром. Этот гончар считал, что его товар следует рекламировать таким образом — кувшины выдерживали удар головой. К счастью, моя голова тоже оказалась крепкой. На Остийской дороге меня сильно задели, а потом еще и зажали чьи-то слуги-носильщики, но мне удалось отомстить, отдавив ноги нескольким из них. В трех улицах от дома я заметил мать, она покупала артишоки. Ее губы были поджаты, а лицо выражало недовольство — верный признак, что думает она обо мне. Я юркнул за бочки с улитками, а затем отступил назад, чтобы не выяснять, на самом ли деле она обо мне думала. Похоже, мать меня не заметила. Дела шли хорошо: я подружился с сенатором, у меня появилась бессрочная работа, а что лучше всего, — Сосия.

Из мечтательного состояния меня быстро вывело приветствие двух крепких парней и заставило взвыть от боли.

— Ой! — заорал я. — Послушайте, парни, это ошибка. Скажите Смаракту, что моя арендная плата…

Я не узнал ни одного из них, но гладиаторы у Смаракта редко задерживаются надолго, если они не сбегают, то неизбежно погибают на ринге. Если же они не добираются до ринга, то умирают от голода, поскольку у Смаракта свои представления о диете для тренирующегося гладиатора: горсть бледно-желтой чечевицы в использованной для мытья воде. Я предположил, что это два последних приобретения моего домовладельца.

Мое предположение оказалось неправильным. К этому времени моя голова оказалась зажатой под локтем первого парня. Второй наклонился ко мне и улыбнулся. Уголком глаза я увидел часть шлема последней модели с нащечниками и привычный красный шейный платок у него под подбородком. Ребята явно были из армии. Я подумал, не сообщить ли им, что я сам старый солдат, но, если вспомнить историю моего легиона, было маловероятно, что покинувший Второй легион Августа солдат может на кого-то произвести впечатление.

— Муки совести? — прокричал тот, что был сбоку. — Тебя должно еще кое-что волновать. Дидий Фалько, ты арестован!

Арест молодчиками в красном был обыденным делом, как и требования наличных Смарактом. Более крупный из этих верзил пытался выдавить мои миндалины и действовал с ловкостью и быстротой поваренка, выдавливающего горох из стручка. Я бы попросил его остановиться, но лишился дара речи от восхищения его техникой…

Я чувствовал себя в караульном помещении как дома, будто находился на вечеринке, устроенной эдилом Атием Пертинаксом. Я ожидал, что меня потащат в тюрьму — Лаутумийскую, а то и Мамертинскую, если удача от меня полностью отвернулась. Вместо этого они поволокли меня на восток, в Первый квартал. Для меня это было ново и удивительно, поскольку я раньше никогда не имел никаких дел в районе Капенских ворот. Получается, я оскорбил власти за такое короткое время.

Если есть какой-то класс людей, которых я ненавижу больше всех остальных, то это эдилы. Ради провинциалов позвольте мне сказать, что в Риме за законом и порядком следят преторы, их выбирают по шесть человек за раз, и они делят между собой четырнадцать кварталов. У каждого есть помощник для выполнения вспомогательной работы — ногами. Это и есть эдилы, наглые и дерзкие молодые политики, которые впервые заняли какой-то пост на службе обществу. Таким образом они убивают время перед тем, как занять лучшие места, на которых дают больше взяток.

Гней Атий Пертинакс был типичным представителем племени, этакий коротко стриженный щенок, взбирающийся по политической лестнице. Он надоедал мясникам требованиями мыть фасады лавок, а тут еще и избил меня. Раньше я никогда не видел его. Когда пытаюсь вспомнить происходившее, то вижу только какую-то серую полосу, наполовину скрытую потоком ослепительного солнечного света. Серая полоса — это, вероятно, утраченные воспоминания. По-моему, у него были светлые глаза и прямой острый нос, ему еще не исполнилось тридцати (то есть он был немного младше меня), а природная скупость уже отпечаталась на лице. Такие лица обычно бывают у людей, страдающих запорами.

Также присутствовал и мужчина постарше, в одежде которого я не заметил ничего пурпурного, то есть не сенатор. Он молча сидел в глубине комнаты. Этот человек обладал совершенно непримечательным лицом, которое к тому же ничего не выражало, и лысая голова. По опыту я знаю, что сидящие в углах люди — это наблюдатели. Вначале меня ждал обмен любезностями с Пертинаксом.