Шпионские и иные истории из архивов России и Франции - Петр Черкасов

Почти сразу же полеты на воздушных шарах сделались очередной парижской модой, доступной, правда, лишь состоятельным людям. К числу таковых принадлежал и член королевской фамилии Луи-Филипп-Жозеф, герцог Шартрский (с 1785 года – герцог Орлеанский). Совсем скоро, в годы революции, он станет рьяным республиканцем, возьмет себе имя Филипп-Эгалите (Равенство) и будет в числе тех депутатов Конвента, кто вынесет смертный приговор Людовику XVI, что, впрочем, не спасет его самого от гильотины. Герцог всегда стремился идти в ногу со временем и потому не мог остаться безучастным к воздухоплаванию.

О его попытке совершить полет на воздушном шаре свидетельствовал российский посланник в Париже. «Дюк де Шартр, – писал князь Барятинский Екатерине II 15 июля 1784 года, – после первой воздушной Экспериенции Профессора Шарля, приказал Машинистам Робертам сделать таковую же машину на его кошт, и для оного отведено было место в саду замка Сент-Клу. Сия машина сего утра в восемь часов была спущена в присутствии Его Шведского Величества (Густава III, гостившего в то время во Франции. – П. Ч.) и множества зрителей.

Путешественники на оной были сам дюк де Шартр, два брата Роберта и четвертый, помощник сих Машинистов. Машина сия поднялась в несколько минут из виду человеческого, и с такою крутостию продолжала свое возвышение, что Путешественники примечали опасность в их жизни от тонкости воздуха. Труба, чрез которую Роберты щитали иметь способ быть властными подниматься и опускаться, повредилась при сооружении так, что оставалась без действия, почему Путешественники нашлись принужденными машину ту для своего спасения проколоть; и чрез несколько минут с стремлением спускались близ Бела-вю (Бельвю. – П. Ч.) при береге реки Сены в топкое болото; но к шастию их при том болоте случился быть крестьянский малый, который, увидев падение машины, закричал Путешественникам, что они погибнут, если попадут в то болото.

Путешественники скинули к нему веревку, которою он ту машину притянул на твердую землю. Дюк де Шартр находится в желаемом здравии. Равномерно и все Путешественники ничем невредимы»28.

В сентябре 1784 года братья Роберы повторили свой полет, но уже без герцога Шартрского, который решил не искушать судьбу вторично…

Во время участившихся в Париже запусков воздушных шаров случались и казусы. Об одном из них можно прочитать в реляции князя Барятинского императрице от 11 июля 1784 года. «Сего дни поутру, – сообщал русский дипломат, – в саду Люксамбург два Аббата Физикусы по имени Миолан и Жанине намерены были спустить воздушную машину методою Монгольфье. Его Шведское Величество изволил туда прибыть; и по обыкновению стечение зрителей было многочисленное. Помянутые Аббаты, люди недостаточные, прежде нежели машину сию делать начали, требовали от публики сускрипции (подписки. – П. Ч.), а потом для входу в ограду, откуда должна была подняться та машина, давали билеты за плату.

К нещастию сих Аббатов Экспериенция была производима несколько часов без успеху. Наконец совсем не могла иметь действия, и зрители разошлись. Народ был оным недоволен и поступил на дерзость: ворвался в ту ограду и всю ту машину изорвали на мелкие части, и лоскутки сожгли. Помянутые же Аббаты спаслись уходом в свои домы»29.

Французское техническое изобретение очень скоро стало достоянием всей Европы. В Россию оно пришло с двадцатилетним опозданием, хотя попытки воздухоплавания предпринимались и здесь, причем еще в давние времена. Известно, что в царствование Ивана Грозного «некий смерд Никитка, боярского сына Лупатова холоп» совершил полет при помощи какой-то машины вокруг Александровой слободы, но за это был казнен, а прибор его был сожжен. В 1729 году кузнец ЧерникГроза летал в окрестностях Ряжска на самодельных крыльях. Он «летал так, мало дело ни высоко ни низко, устал и спустился на кровлю церкви, но поп крылья сжег, а его едва не проклял»30. В 1731 году в Рязани «при воеводе подъячий Нерехтец Крякутной фурвин сделал, как мяч большой, надул дымом поганым и вонючим, а от него сделал петлю, сел в нее, и нечистая сила подняла его выше березы, и после ударила его о колокольню, но он уцепился за веревку, чем звонят, и остался тако жив. Его выгнали из города, он ушел в Москву, где хотели его закопать живого в землю или сжечь»31.

Просвещеннейшая государыня императрица Екатерина Алексеевна, хотя и проявила очевидный интерес к первым опытам воздухоплавания, тем не менее отказалась пустить в Россию французского аэронавта Бланшара для проведения показательных полетов. По повелению императрицы французу сообщили «об отложении такового его намерения, ибо здесь отнюдь не занимаются сею или другою подобною аэроманиею, да и всякие опыты оной, яко бесплодные и ненужные, у нас совершенно затруднены»32.

Первый в России показательный полет на воздушном шаре состоялся уже при императоре Александре I. 20 июня 1803 года французский аэронавт Гарнерен в присутствии всех членов императорской фамилии поднялся в небо Санкт-Петербурга со двора 1-го Кадетского корпуса.

18 июля того же года он повторил полет, на этот раз в компании генерала Львова. А первым самостоятельным русским воздухоплавателем стал штаб-лекарь Кашинский, демонстрировавший полеты в Москве 24 сентября и 1 октября 1805 года.

Работая в тот день в Архиве внешней политики Российской империи с документами по истории русско-французских отношений в XVIII веке, я, признаться, менее всего думал о Николае Васильевиче Гоголе и его литературном «крестнике» – Иване Александровиче Хлестакове. Все мое внимание было сосредоточено на изучении переписки русского посланника во Франции И. М. Симолина с вице-канцлером графом И. А. Остерманом за 1789 год.

Однако неожиданно попавшийся среди прочих бумаг документ под благозвучным названием «канцелярская цидула» на некоторое время отвлек меня от темы исследования, дав лишний раз убедиться в бессмертии Хлестакова как явления русской жизни. Во всяком случае, найденный мною документ неопровержимо свидетельствовал о том, что «Хлестаков» успешно дурачил простодушных провинциальных чиновников еще за сорок семь лет до своего литературного рождения (1836 год) и даже за двадцать лет до рождения самого Николая Васильевича (1809 год). К тому же, если верить документу, в роли простака, снабдившего деньгами авантюриста, выступил не созданный воображением писателя некий дремучий городничий заштатного российского городка, а реально существовавший, весьма просвещенный и многоопытный дипломат, представлявший интересы императрицы Екатерины II в вольном городе Гданьске (Данциге).