Бабушкин внук и его братья - Владислав Крапивин

«Тлеющую траву залили из ведра. Но мне ещё долго чудилась в траве борода старика-огневика, в которой мерцали горящие точки».

Уф… Я откинулся к спинке скамьи. Настя тоже поставила последнюю точку. Смотрела и улыбалась.

— Готово?

— Списывать — не сочинять. Возьми листок… — И опять слегка задурачилась: — Данке шен.

— Биттэ шен, фройлен.

— Не отвлекайтесь, господа, — сказала в пространство Дора Петровна.

Мы притихли.

Настины гольфы были, наверно, слишком тугие. Я заметил, что она их приспустила и тихонько трёт рубчатые следы от резинок. Она почуяла, что я смотрю, перехватила взгляд. Я, кажется, заполыхал ушами, но прятать глаза было поздно. Настя виновато сказала:

— Я теперь поняла, что «резинка» от слова «резать»…

Чтобы не сгореть, я притворился равнодушно-деловитым:

— Скрути вниз — и не будет резать.

— Ага… — Она чуть не с головой спряталась под партой и скатала гольфы на сандалетки белыми баранками. И глянула на меня, не разгибаясь:

— А откуда у тебя на ноге такой… кленовый листик?

— Здесь написано, — я толкнул ей свою тетрадку.

Она прочитала. Глянула опять вниз и на меня.

— Очень больно было?

— Сперва да… Но не так уж… — И соврал бессовестно: — Когда зуб дерут, хуже. Видишь? — И оттянул губу.

— Ой, какая дыра! Ты поэтому и не пришёл вчера?

— Естественно. Щека была — во! Как дыня… — Я понял, что пора тормозить враньё, опять заегозил на скамейке.

— А почему ты всё время вертишься? — спросила Настя (с насмешкой или без?). — Будто и сейчас болит что-то.

Я сказал нахально:

— Штаны пытаюсь нарастить. Они прошлогодние, ноги вон как торчат.

Она так же деловито, как я, посоветовала:

— Чиркни у колен — и будут бермуды. Вон как у Игоря Тулеева, — она показала вперёд. — Или вон, у Вальдштейна…

Игоря Тулеева на передней парте я не разглядел. А Вальдштейн сидел неподалёку, на соседнем ряду. Тощий, с редкими и почти белыми волосами, большеухий. Выставил в проход незагорелую, в царапинах, как от кошки, ногу, грудью лёг на парту и быстро-быстро писал в тетради. И при этом водил по губам языком. На губах лопались крошечные пузырьки.

Иногда Вальдштейн быстро оглядывал класс из-под упавших на лоб прядок. Встретился глазами и со мной. Глаза были рыжие. Вальдштейн усмехнулся без всякого дружелюбия. «Неприятный тип», — решил я, а Насте сердито разъяснил:

— Бермуды хороши для Бермудских островов, там климат тропический. А здесь, когда придут холода, я в них куда денусь? Головой в Бермудский треугольник? Других-то штанов у меня нет, мы же погорельцы.

— Кто?

— Дом сгорел! Недавно. Со всем имуществом. Сожгли…

Она трубочкой вытянула губы. Тихонько свистнула.

— Пшеницына! Тебе не стыдно?

Настя прижала к щекам ладони.

— Ой, Дора Петровна, я нечаянно! Честное слово. Это у меня так выдохнулось.

— Если выдохнулось, значит, ты закончила писать? Дай тетрадь.

Я взял свою и Настину тетради, отнёс к учительскому столу. Дора Петровна тут же нацелила в них авторучку.

— Та-ак… Прекрасно… Молодец, Саша Иволгин. Очень образно и без ошибок… А Настя… тоже хорошо… Но слово «удалённая» пишется через два эн, пора бы запомнить. Четвёрочка…

И раздался звонок. Почти со всех парт пошло: «У-у, мы не успели!»

— Кто не успел, допишет дома и принесёт в понедельник.

Это мне понравилось. В гимназии наша Лизавета Марковна шиш бы пошла на уступки: «Ничем не могу помочь, вам следовало уложиться в урочное время…»

В коридоре я сказал Насте:

— Всё же следует обозвать тебя Наськой.

— Это почему?

— За ротозейство. Не могла списать без ошибки!

— У тебя так и было написано: с одним эн!

— Не сочиняй. Тогда бы не было пятёрки. Я всегда пишу без ошибок.

— Ой-ой-ой! Хвалиться — не молиться…

— Я не хвалюсь. Это у меня от природы. Зато по математике — полные тормоза…

— А для меня четвёрка по русскому — это счастье, — выдохнула Пшеницына. — Пошли во двор, а?

На дворе опять стоял весёлый гвалт и мелькали в воздухе шишки-снаряды. Слышались крики:

— Эй, камрады, не отступать! Обходи их с тыла!

Не двор, а «горящая точка».

Разглядел я и старого знакомого — с Денди на майке. Майка выбилась из шортиков и моталась, как боевое знамя.

Сквозь эту свистопляску шагал коренастый дядька в синем спортивном костюме. Видимо, учитель физкультуры. За ним укрывались несколько хитрецов с шишками в руках. Мой «камрад», изогнувшись, пустил свою шишку в одного из них. Ой!.. Лёгкая шишка взлетела в потоке воздуха и угодила физкультурнику точно в лоб.

Мальчишка обомлел. Потом качнулся, чтобы удрать.

— Стоять! — басом приказал учитель.

Он держался за лоб. Потом подошёл к виноватому. У того голова ниже плеч. Сдвинул коленки и мотал на кулак оранжевый трикотажный подол.

— Ну, что теперь с тобой делать?

Тот глянул снизу вверх одним глазом. Шёпотом угадал:

— Привести родителей, да?

— Гм…

Учитель показался мне похожим на врача Игоря Васильевича. Я взял Настю за руку, раздвинул зрителей, и мы встали за спиной несчастного «камрада».

— Простите его, пожалуйста, — сказал я. — Здесь виновата неоднородная плотность атмосферы. Он не хотел.

— Да. Я не хотел, — с сокрушённым вздохом подтвердил бедняга.

— Он больше не будет, — в тон мне пообещала Настя.

— Да. Я больше не буду, — мальчишка глянул уже двумя глазами.

— Ничего себе! Вкатить человеку в лоб такую дулю, а потом «не буду».

Продолжая мотать майку, «камрад» насуплено сообщил:

— Это вовсе не тяжёлая дуля. Мне два раза в лоб попало, и ничего…

— Милый мой! Не сравнивай высокоученый лоб педагога со лбом необразованного второклассника.

— Нет. Я образованный, — тихо, но решительно заявил наш подзащитный.

— Андрей Андреевич, он образованный, — на полном серьёзе подтвердила Настя.

— Да? Ну, тогда ступай. Но смотри…

«Камрад» облегчённо ускакал. Физкультурник подмигнул нам.

Неподалёку перекидывались мячиком мальчишки из нашего класса.

— Иди к ним, — понимающе сказала Настя.