Тело Милосовича - Алексей Митрофанов

Новый фильм был неинтересным, и Филатов начал сочинять речь, которую завтра скажет на похоронах Слободана. Обычно речи слагались у него в голове сами собой по мере надобности, и Филатов никогда специально не готовился, но сейчас ему хотелось произнести слова прощания особенно проникновенно.

«Дорогой Слободан! — начал Филатов. — Пять лет назад, когда тебя вероломно, вопреки всем международным правилам и канонам, отдали в руки неправедного и якобы международного суда в Гааге, созданного, по сути дела, для расправы, никто и представить себе не мог, что дело обернется таким образом».

Он задумался. В голове теснилось несколько фраз, и патетические интонации в них усиливались. Ему же хотелось избежать особого пафоса. Ведь он ехал не для того, чтобы призвать толпу на баррикады, а чтобы отдать дань памяти последнему герою Сербии времен балканской империи. Времена эти закончились, больше не вернутся, и будоражить народ было ни к чему. Он потянулся к портфелю за блокнотом и ручкой, но почувствовал, что его начало клонить в сон.

Он откинул спинку кресла, закрыл глаза, и вскоре сон сморил его. Это был странный самолетный сон, наполненный гулом двигателей и балансированием меж ду дремой и бодрствованием.

Он слышал, как стюардессы начали разносить обед, но решил не просыпаться. Он не очень любил самолетные обеды и всегда пропускал их без сожаления, если хотелось спать. Это вызывало недоуменные взгляды соседей, обычно добросовестно съедавших все без остатка. Самолетная еда для Филатова была сродни еде в лесу на пикнике. Там тоже со свистом уходило то, на что дома и смотреть бы не стал.

Потом гул двигателей постепенно затих, и сон стал настоящим.

Сон Филатову приснился чудной, но в то же время подобающий случаю — о похоронах. К его изумлению, оказалось, что похороны происходят прямо в его московской квартире, которую он за ненадобностью, поскольку жил за городом, сдал нескольким представителям северных народов. И вот спустя какое-то время он приехал посмотреть, все ли в квартире в порядке.

— А, начальника! — радостно поприветствовал его открывший дверь квартирант. — Давай заходи! Похороны у нас!

Филатов с опаской вошел и огляделся. Народы за это время обжились и увеличились численно. То ли к ним подъехали родственники из тундры, то ли они общими стараниями улучшили демографическую ситуацию. Как бы там ни было, их стало заметно больше.

В каждой комнате стояло по чуму, а окна, несмотря на начало марта, были распахнуты настежь. Из самой большой комнаты доносилось нестройное хоровое пение и бой в бубны. Филатов остановился в проходе.

Несколько человек в комнате исполняли ритуальные пляски вокруг покойника, который лежал у чума, с ног до головы завернутый в шкуры. Филатову объяснили, что в этой пляске рассказывается о жизни усопшего и его свершениях — как он охотился на моржей, вступал в схватки с белыми медведями и добывал в море китов. По пляске выходило, что усопший при жизни был отчаянным малым, настоящим сорвиголовой. Сам он лежал неподвижно и не мог ни подтвердить, ни опровергнуть ту хвалу, которую ему воздавали.

В конце церемонии покойника занесли в чум, затем зашили полог моржовыми жилами и сказали, что теперь он принадлежит духам. Собственно, он и сам уже дух.

Поминки были скромными — настойка из веселящих тундровых грибов и оранжевый китовый жир на закуску. Филатов отказался и от того, и от другого.

Потом оказалось, что всем пора на работу, и они ушли, оставив Филатова одного. Случайно или намеренно, они унесли с собой и свои, и его ключи. Филатов вдруг осознал, что оказался наедине с трупом, и ему стало неуютно, как в детстве, когда приходилось проходить вечером мимо кладбища.

Сгустились ранние весенние сумерки. Жуткий ритуальный чум темнел посреди комнаты, и Филатов не знал, что ему делать дальше. Уйти он не мог, потому что не хотел оставлять квартиру открытой. Но и оставаться здесь было невыносимо. Собственно, ему следовало сразу разогнать это северный шабаш, выставить жильцов из квартиры вместе с их мертвяком и отобрать ключи. Но врожденная деликатность помешала ему сделать это с самого начала, а потом было уже поздно. Он и предположить не мог, что они захотят похоронить усопшего прямо в квартире, а не унесут на кладбище.

Филатов пошел на кухню и нашел в холодильнике, заваленном кусками китового жира и юколой, бутылку своего виски, которая стояла там с того самого времени, как он сдал квартиру. Бутылка была в том же состоянии, в каком он ее забыл, — почти полной.

Оленеводы не стали пить непривычный для них напиток.

Филатов налил себе полстакана и залпом выпил. К нему вернулась обычная решительность. «Где там, они говорили, работают? — подумал он. — На комбинате овощных заморозок? Надо вызвонить начальника и попросить навести порядок». Он достал мобильный и стал набирать номер. Подсветка дисплея включилась лишь на секунду, затем появилась надпись, что батарея разряжена, и телефон отключился. «Черт бы тебя побрал!» — выругался Филатов.

Можно было воспользоваться стационарным телефоном, но он стоял за чумом в большой комнате и идти туда не хотелось. Филатов выглянул на площадку и прислушался. Из-за двух соседских дверей не доносилось ни звука. Зачем-то стараясь ступать неслышно, он позвонил сначала одним соседям, потом другим. Ответа не последовало. Повторные звонки ничего не дали. Он вернулся в квартиру.

Делать было нечего, он направился к телефону за чумом. В квартире уже было совсем темно. Филатов щелкнул выключателем, но свет не зажегся. Ему показалось, что чум стал выше и больше в объеме. Да и сама комната увеличилась. Чум чернел перед ним, словно камчатская сопка правильной конической формы. Не отрывая от него взгляда, Филатов шаг за шагом продвигался к телефону, стараясь держаться у стены.

У соседей наверху в это время начали играть дети. От их топота и прыжков стала позвякивать люстра. Филатову хотелось прикрикнуть на них и сказать, что негоже так веселиться, когда рядом находится покойник. До них, конечно, не докричаться, но можно постучать по батарее. Впрочем, до батареи еще следовало добраться.

Вдруг, после особенно сильного прыжка наверху, ему показалось, что зашитый жилами полог чума слегка шевельнулся, как будто бы на него надавили изнутри. Сердце у Филатова упало. Он замер, чувствуя, как вдоль позвоночника струится холодный пот. Он ожидал, что сейчас полог распахнется, из чума выйдет покойник, бывший при жизни таким лихим парнем, и станет искать, где эти чертовы дети, которые мешают ему спать вечным сном.

Шли секунды, но ничего не происходило. Филатов, переведя дух, стал пробираться дальше. Телефон стоял на тумбочке у самого окна. Это был беспроводной аппарат на аккумуляторах. Филатов схватил трубку и кинулся на кухню. Только там чума еще не было, в остальных же трех комнатах его четырехкомнатной квартиры они тоже стояли, правда, не ритуальные, а жилые.

На кухне он опять налил себе полстакана виски, залпом осушил и набрал номер помощника. Гудки тянулись бесконечно долго и в конце концов начали напоминать SOS. К телефону никто не подошел. Филатов тщетно прождал добрых десять минут и нажал отбой. Кому еще позвонить, он не знал. Все номера, которых он раньше помнил великое множество, вылетели у него из головы. Там остались только 01, 02 и 03. Он знал, что какой-то из них принадлежит милиции, но и этого не мог вспомнить. Решил по очереди набрать каждый. Ни один из них не ответил. Звонить больше было некуда.