Княжья доля - Валерий Елманов

Полбеды, если оно уже произошло, а как быть, если оно еще не случилось?

Как на грех, он не знал и еще одного немаловажного обстоятельства – в каком году он находится, ну хотя бы примерно. Спрашивать об этом впрямую, так скажут, что крыша поехала, а идти окольными путями ему пока не удавалось. Точнее, он ими и шел, начиная с сегодняшнего пира, но безуспешно, во всяком случае, пока. Приблизительное представление у него, разумеется, было. Во-первых, князь Глеб правит в Рязани, которая после Батыева нашествия так и не восстановила свой статус столицы княжества, уступив ее Переяславлю-Рязанскому. Именно этот город и переименовали при Екатерине II в Рязань. Стало быть, все происходит до татарского ига. С другой стороны, княжество уже обособилось, стало самостоятельным, следовательно, временные рамки еще более сужаются, охватывая приблизительно с тысяча сотого по тысяча двести тридцать седьмой год. А вот дальше оставалось только гадать. Например, Глеб. В истории Рязанского княжества было несколько князей с таким именем, и какой именно из них сейчас у руля – сказать трудно. Имя Ингварь тоже было достаточно распространенным среди рязанских князей, следовательно, ориентироваться по нему также не представлялось возможным.

Словом, информации для более подробного анализа явно не хватало, и, придя к вполне логичному выводу, что утро вечера мудренее, он уснул, лелея тайную надежду, что проснется на своей родной полке в купе под шумный стук колес.

Пробуждение его было не из самых приятных. Целых пять минут он ошалело таращился на своего стремянного Епифана, который, очевидно учитывая походно-полевые условия, исполнял заодно и должность княжеского постельничего, так сказать, по совместительству. Потом наконец до него дошло, что вчерашнее путешествие по средневековой Рязани далеко не закончилось, и он принялся совершать утреннее омовение.

Поливал ему на руки Епифан, а он, склонившись над тазиком, умывался. Предварительно Костя хотел напомнить своему стремянному, что хорошо бы еще раздобыть и мыла, но потом понял, что если о нем здесь и знали, то только теоретически. Иначе князю и без напоминания подали бы. А о зубной пасте нечего и думать. Не говоря уже о заморских марках, он бы с огромным удовольствием ухватился за тюбик какой-нибудь «Апельсиновой» и даже, на худой конец, не побрезговал бы зубным порошком. Затем новоявленный князь пришел к выводу, что придется на какое-то время позабыть о такой элементарной вещи, как личная гигиена, повздыхал и успокоился, тем более что не успел он даже одеться, как прибежал неугомонный Онуфрий.

Нетерпеливо цыкнув на бедного Епифана, после чего стремянной почти тут же исчез, подобно джинну из лампы Аладдина, боярин в очередной раз приступил к изложению диспозиции, пересказывая в третий раз одну и ту же инструкцию о том, как Косте надлежит себя вести, а главное – не забывать слово Глебово.

Это уже было нечто новенькое, и он насторожился, но Онуфрий интересующую Костю тему затронул лишь вскользь и вновь переключился на нотацию по поводу предстоящих переговоров. Единственное, что понял новоявленный князь, касалось города Переяславля-Рязанского, в котором они сейчас находились и каковой его старший брат любезно обещался отдать Косте.

Но, во-первых, тут уже был князь, который вряд ли откажется от власти, во всяком случае, добровольно, а во-вторых, ему и самому никак не улыбалось править этим городишком. К тому же Костя надеялся благополучно исчезнуть из этого мира через несколько дней. Тогда получилось бы, что вместо него Переяславлем стал бы управлять человек, который – как он уже выяснил – в плохом настроении может за пустяковый нечаянный проступок запросто изувечить своего слугу, а все мысли его направлены на то, чтобы как следует напиться.

С другой стороны, он ведь мог и не соглашаться. Глеб, конечно, обещал, но если сам Костя будет против, то его новоявленный брательник, скорее всего, лишь обрадуется. Придя к такому выводу и посчитав, что, вполне вероятно, именно в искушении властью и кроется суть эксперимента, Костя даже слегка развеселился и в светлицу к князьям вышел в хорошем расположении духа.

Их оказалось необычайно много, причем двоих – еще одного Глеба и Романа – уговаривать прибыть на эту встречу вообще не пришлось. Они сами горели желанием высказать все, что у них накипело, и попытались приступить к этому делу прямо сейчас, начав приставать к Константину с различными упреками по поводу самовольного – «не по отчине и дедине» – захвата главного княжеского стола в Рязани и всяческого утеснения «молодших братьев своих».

Хорошо, что в теле князя находился житель двадцатого века. Костя сразу же подумал, что прежний, так сказать, законный его владелец не вытерпел бы и пята минут таких эмоциональных речей. А уж после соответствующего ответа или, того хуже, небольшого рукоприкладства дальнейший разговор явно перетек бы совсем не в дипломатическое русло.

Сам же он по натуре человек терпеливый, вдобавок привык у себя на уроках неоднократно рассказывать одно и то же. У Кости ведь одних шестых классов аж четыре штуки, значит, каждую тему приходится излагать соответственное количество раз. Поэтому в ответ на все эти пылкие вопли он лишь скромно, но настойчиво повторял, что всем свойственно ошибаться и главное тут – вовремя исправиться. Под конец он даже отважился привести в пример Господа Бога, который, первый раз состряпав людей, тоже ошибся. Иначе он не утопил бы все человечество, как новорожденных котят, в созданной им же по такому случаю большущей луже под названием Всемирный потоп, позволив избежать гибели лишь одному Ною с его семейством.

Этот аргумент доконал феодалов окончательно, заставив притихнуть и еще раз удивленно переглянуться между собой. Князь Юрий, светло-русый здоровяк, при этом размашисто перекрестился, а вот Ингварь, с которым накануне было выпито изрядное количество хмельного медку на пиру, напротив, чертыхнулся вполголоса.

– Откуда такие познания у князя Константина? – негромко осведомился третий из братьев, Олег, привлекающий взгляд своей броской, подлинно мужской красотой. Костя понял, что он был изначально против встречи со своим двоюродным братцем, хотя в основном и помалкивал. Просто порою молчание бывает более красноречивым, нежели любые слова.

– Как откуда?! Из Священного Писания, – простодушно ответил Костя, на что Юрий вновь перекрестился, а Ингварь перешел к конкретным вопросам. Дескать, не идет ли речь о дальнейших утеснениях, не думает ли князь Глеб поделиться не по праву им захваченным и не мыслит ли о совместном походе на непокорные племена мордвы? Понятия не имея ни об одной из интересующих Ингваря тем, Костя принялся вилять из стороны в сторону. Давил он в первую очередь на то, что негоже сыновьям родных братьев враждовать меж собой и что в нынешние лихие неспокойные времена нужно держаться друг за дружку, а для этого необходимо прийти к согласию по всем вопросам.

Ничего конкретного он, конечно, по своему незнанию сказать просто не смог. Правда, когда Костя заикнулся о неспокойных временах, князья переглянулись и Олег насмешливо поинтересовался:

– Или половцы зашевелились, брате, что вы с Глебом о согласии вспомнили?