Хорошая работа - Дэвид Лодж

Итак, Робин и Чарльз отправились в Кембридж, чтобы стать докторами философии. Чудесное это было время — аспирантура на английском факультете. Новые идеи, завезенные из Парижа самыми отчаянными молодыми преподавателями, сверкали, как огоньки на болоте: структурализм и постструктурализм, семиотика и деконструктивизм, новые веяния, психоанализ и марксизм, лингвистика и литературная критика. Наиболее консервативные мэтры встретили в штыки эти идеи и их поборников, видя в них угрозу укоренившимся ценностям и методам изучения литературы. Полем битвы стали семинары, лекции, заседания кафедр и страницы научных журналов. Это была революция. Гражданская война. Робин очертя голову ввязалась в баталию. Разумеется, на стороне радикалов. Казалось, вернулись 60-е годы, но теперь все по-новому, в более строгом, научном ключе. Робин подписалась на журналы «Поэзия» и «Тел Квел», чтобы первой на Трампингтон-роуд узнавать самые свежие мысли Ролана Барта и Юлии Кристевой. Ее разум с трудом продирался сквозь лабиринты сентенций Жака Лакана и Жака Деррида — доходило до покрасневших глаз и головной боли. Она сидела на лекциях в поточных аудиториях и согласно кивала, когда «младотурки» опровергали роль автора, роль личности, идею создания единого недвусмысленного литературного произведения. Все это занимало уйму времени и отодвигало на второй план работу Робин над рабочим романом XIX века, которую, кстати, необходимо было пересмотреть с учетом новейших теорий.

Чарльз не был ярым сторонником новой волны. Да, он поддерживал ее — иначе они с Робин вряд ли могли бы сосуществовать, — но довольно сдержанно. Он выбрал тему диссертации — «Идея величия в романтической поэзии», которая традиционалистам казалась ободряюще серьезной, а «младотуркам» — обескураживающе пустой. При этом ни те ни другие ничего толком обо всем этом не знали, а посему Чарльза оставили в покое, наедине с его исследованиями. Диссертацию он написал в срок, обрел докторскую степень, и ему посчастливилось заполучить курс лекций на факультете сравнительного литературоведения Саффолкского университета. Сам Чарльз окрестил этот курс (с вполне оправданной долей преувеличения) «последней в столетии новой работой по романтизму».

(Робин пробегает глазами по заголовку на первой полосе «Гардиан» — «Лоусон втянут в драку в Уэстленде», — но не задерживается на тексте под ним. Ей вполне достаточно знать, что дела у миссис Тэтчер с ее партией тори плохи; подробности уэстлендской истории находятся за пределами интересов Робин. Она пролистывает «Гардиан» до женской странички. Там напечатаны комиксы, остроумно высмеивающие либералов среднего класса и среднего возраста; статья о противозаконности Билля в защиту нерожденных детей; материал о борьбе за свободу женщин Португалии. Эти статьи Робин читает завороженно, с неподдельным интересом, подобным тому, с каким в детстве она глотала рассказы Энид Блайтон. Колонка под названием «Бюллетень» сообщает ей, что на этой неделе в Лондоне пройдет встреча, на которой Мэрилин Френч будет обсуждать с аудиторией свою новую книгу «За пределами власти: Женщины, мужчины и мораль». Робин уже не впервые посещает мысль, что это ужасно — жить вдали от цивилизации, где все время происходят захватывающие события. Эта мысль напоминает ей, почему собственно она живет в Раммидже. Она складывает грязную посуду в раковину, где уже лежат тарелки, оставшиеся после ужина, и торопливо поднимается наверх.)

Успех Чарльза, нашедшего работу, вызвал у Робин первую вспышку ревности, первый приступ раздражения, который едва не испортил их отношений. Она привыкла к роли лидера, всегда была любимицей учителей, победительницей всяческих соревнований. Срок ее гранта истек, а докторская диссертация все еще не была закончена. Однако Робин намеревалась подняться выше Саффолкского университета с его репутацией прибежища студенческого варварства. Ее научный руководитель и друзья с факультета убедили Робин, что она сможет получить место в Кембридже, если задаться такой целью. И она задавалась ею два года, существуя на жалованье куратора выпускного курса и на то, что подкидывал отец. В конце концов она дописала диссертацию и получила степень доктора философии. Потом успешно завершила постдокторские научные исследования в одном из самых затрапезных женских колледжей. Это заняло всего три года, но стало многообещающим шагом на пути к искомому назначению. Затем Робин получила контракт на превращение ее исследований рабочего романа в книгу и с энтузиазмом приступила к выполнению поставленной задачи. Ее личная жизнь почти не изменилась. Чарльз по-прежнему жил с ней в Кембридже, продолжал мотаться на машине в Ипсвич, где вел свои занятия, и пару раз в неделю оставался там ночевать.

А в 1981 году на английском факультете Кембриджа началось самое настоящее светопреставление. Невероятная шумиха, поднятая вокруг увольнения молодого преподавателя, связанного с прогрессивной оппозицией, открыла старые и нанесла новые раны на тело этого толстокожего сообщества. Закадычные верные друзья порывали друг с другом, появлялись новые непримиримые враги. Происходил обмен оскорблениями и клеветническими пасквилями. Робин чуть не слегла от возбуждения и возмущения. За несколько недель дискуссия в прессе обрела национальный и даже международный размах. Газеты упивались пикантными подробностями из жизни основных участников конфликта и только запутывали дело, пытаясь выяснить, чем структурализм отличается от постструктурализма. Робин казалось, что теория критики наконец заняла подобающее ей место в центре сцены театра истории, и была готова сыграть свою роль в этом драматическом действе. Она подала заявку на участие в диспуте, который проходил на Ученом совете университета. Речь шла о положении дел на английском факультете. В «Вестнике Кембриджского университета» от 18 февраля 1981 года вы найдете ее исполненный страсти призыв к коренной теоретизации учебной программы. Мелким шрифтом он занимает полторы колонки, втиснутые между статьями двух зубров университетской профессуры.

(Робин расправляет простыню на кровати, встряхивает и стелет одеяло. Садится за туалетный столик, энергично расчесывает волосы — копну медных кудрей, причем кудрей естественного происхождения и жестких, как стальная проволока. Можно было бы сказать, что кудри — ее главное украшение, хотя Робин тайком мечтает о чем-нибудь более скромном и послушном, о волосах, которые можно причесать и уложить по-разному, в зависимости от настроения: стянуть на затылке в тугой пучок, как у Симоны де Бовуар, или позволить им спадать на плечи пышным облаком в стиле прерафаэлитов. Но увы, она ничего не может поделать со своими кудрями, разве что снова и снова безжалостно укорачивать их, подчеркивая тем самым, насколько они не соответствуют ее характеру. Ее тип лица вполне позволяет носить короткую стрижку, хотя законченные педанты сказали бы, что серо-зеленые глаза Робин слишком близко посажены, а нос и подбородок на сантиметр крупнее, чем Робин хотелось бы. Теперь она втирает в кожу лица увлажняющий крем, чтобы защитить ее от вредного воздействия влажного морозного воздуха, мажет губы гигиенической помадой и наносит на веки немножко зеленых теней, обдумывая вопрос о смене точек зрения в романе Чарльза Диккенса «Тяжелые времена» (1854). Ее немудреная косметическая программа закончена, Робин надевает плотные темно-зеленые колготки, широкую твидовую юбку коричневого цвета и толстый, крупной вязки свитер из оранжевой, зеленой и коричневой пряжи. Обычно Робин предпочитает свободную одежду темных тонов из натуральных тканей, чтобы не делать свое тело объектом сексуального внимания. Кроме того, такой покрой маскирует маленький размер груди и довольно широкие для ее роста бедра. Таким образом, удовлетворены и мировоззрение, и тщеславие. Стоя у окна, Робин созерцает свой образ в длинном зеркале и приходит к выводу, что результат чуть мрачноват. Она роется в шкатулке с брошками, бусами и серьгами, перемешанными со значками, выражающими поддержку самым разным общественным движениям — «В поддержку шахтеров», «Боремся за рабочие места», «За легализацию марихуаны», «Право выбора для женщины», — и останавливается на серебряной брошке с изящно переплетенными символами Национал-демократической партии и инь. Прикалывает ее на грудь. Достает из нижнего ящика гардероба модные высокие ботинки темно-коричневой кожи и присаживается на край кровати, чтобы обуться.)