Песня мертвых птиц - Вячеслав Прах

В палате было пусто. Заправленная постель, пара кроссовок у кровати, мятая подушка, словно на ней кто-то лежал, но самое первое, на что обратил внимание директор, – это распахнутое окно.

Мужчина вошел в палату, и снова в его ноздри ударил настойчивый и сильный запах дешевого табака, словно здесь накурили совсем недавно и открыли окно, чтобы выветрить запах.

Директор подошел к комоду в поисках окурка, спички или чего-то еще, но на комоде не было ничего, как и на полу под ногами, под кроватью и на подоконнике. Кто-то, кто приходит в эту палату, чтобы покурить, уносит вместе с собой окурок, использованную спичку или зажигалку, не оставляя в комнате никаких следов своего присутствия. Кроме запаха!

Нет, на этот раз – еще и подушка. Эту большую вмятину на подушке вряд ли могли оставить полицейские или доктора, тем более что еще вчера утром подушка была хорошо взбита.

Директор выглянул в открытое окно, а затем решил немедленно спуститься во двор и посмотреть, не выбросил ли сегодняшний гость в окно атрибуты курения.

Но не успел мужчина пройти и нескольких шагов по коридору, как его остановил пожилой пациент из соседней комнаты.

– Доброе утро, доктор.

– Доброе утро.

Перед директором стоял Адриан Кин. Седоволосый низкорослый старик с темными всепоглощающими глазами.

Он страдал агорафобией – боязнью открытого пространства. Это такой неконтролируемый страх, который возникает у пациента, если тот выходит на улицу, в сад, в открытое поле, на большой стадион. Сначала больной испытывает сильную необъяснимую тревогу, а затем – головокружение и паническую атаку.

Такие люди стараются всячески избегать открытого пространства и, в основном, большую часть жизни проводят в квартирах, не выходя из дома практически никогда. Некоторые, добровольно или по настойчивым рекомендациям близких людей, покидают свои дома, нажитые богатства и везут свой маленький кожаный чемодан вместе с собой в психиатрическую лечебницу, как это случилось с Адрианом Кином.

Он прожил в этой лечебнице уже семь долгих лет. И все эти семь лет мужчина считал это место курортом.

– Доктор… – старик понизил голос, словно их с директором кто-то подслушивал.

– Я вас слушаю, Адриан, – сказал директор, всматриваясь в его глаза земляного оттенка.

– Молодой человек из соседней палаты ведь умер, да?

– Откуда вам известны такие сведения?

Понятно, что об этом гудели все врачи и санитары, но вдруг у Адриана был свой источник информации.

– Я видел полицейских вчера днем. Они заходили в палату Эриха. Самого Эриха я не видел больше суток. Он умер, да?

– Да, он выпал из окна вчера утром. Действительно, в его палате была полиция. А почему вы спросили, Адриан?

– Я сегодня ночью слышал, как за стенкой, в палате Эриха Бэля, кто-то ходил и хлопал окном.

– Что?

Зрачки директора расширились, он затаил дыхание, а затем сделал медленный выдох.

– Да, именно в палате Эриха Бэля. Между палатами, как вы знаете, стенки тонкие, и часто приходится все слышать против своей воли.

– Что именно вы слышали, Адриан? Попытайтесь сейчас вспомнить максимально точно.

– Я же вам говорю, доктор, ходил сегодня ночью в соседней комнате человек, скрипела кровать, то ли тот человек на нее садился, то ли на ней лежал. Стукнуло несколько раз окно. Все!

– В котором часу это было?

– Около двух ночи, доктор. Я как раз проснулся, чтобы сходить в туалет. Знаете, я встаю по несколько раз за ночь.

– Вы ходите на горшок или в уборную?

– Я еще не совсем, доктор… – с обидой в голосе сказал старик. – Я всегда выхожу в уборную.

– Когда вы выходили в коридор, то заглянули в палату Эриха Бэля? Там горел свет?

– Свет не горел точно, в коридоре горела только одна лампа, а во всех палатах было темно. Я не смотрел в палату Эриха, но боковым зрением заметил, что кто-то из его палаты на меня смотрел… Видите, у меня волосы дыбом встают на руке, когда я вам об этом рассказываю! На меня точно кто-то пристально смотрел, стоя на пороге его комнаты. Его глаза проводили меня, когда я шел в уборную и когда возвращался оттуда. Перед его палатой, доктор, я закрыл глаза и прошел несколько метров вслепую, пока не зашел в свою комнату и не закрылся на ключ изнутри. Мне было очень страшно, доктор, клянусь вам.

– Как вы думаете, кто это мог быть?

– Понятия не имею, – сказал мужчина. – Может быть, призрак? Знаете, неупокоенные души ходят…

Директор не стал слушать, как именно ходят неупокоенные души и по каким числам, он тут же поблагодарил своего собеседника за важную и одновременно пустую информацию, а затем снова вернулся в палату Эриха Бэля.

Значит, кто-то лежал этой ночью на подушке и курил. Много курил! Директор сел на скрипучую кровать, а затем поднял с пола кроссовки Эриха Бэля. Самые обыкновенные поношенные, легкие кроссовки сорок второго размера, смердящие потом.

Мужские кроссовки, что говорить.

Директор встал с кровати усопшего, подошел к окну и некоторое время смотрел, как врачи бродят по двору, как поварихи перевозят еду. Он вспомнил, что сейчас будет завтрак. На часах уже было девять. «Нужно после завтрака обязательно увидеть миссис Норис», – сказал про себя директор и покинул палату.

По мнению директора, туда мог заходить кто-то из персонала больницы. Вероятность того, что убийца Эриха Бэля – пациент, была совсем крошечной. Но была, и он не мог ее исключить.

Директор был практически убежден, что убийца имеет ключ от центрального входа и, скорее всего, у него есть и связка других ключей, раз он может так спокойно передвигаться по больнице. Но вопрос в том, почему посторонний человек не привлекает к себе внимания докторов и санитаров?

Наверное, этому есть только одно объяснение.

* * *

– Доброе утро, миссис Норис.

Директор вошел в палату номер пять пациентки, переведенной из первого корпуса. Это был тот самый уникальный и практически необъяснимый в практике психиатрии случай, когда у женщины обнаружили сразу несколько независимых друг от друга психических болезней.

Например, по понедельникам миссис Норис страдала болезнью Альцгеймера. Женщина напрочь забывала все, что с ней когда-либо происходило: она не помнила ни своего имени, ни своих детей, которые выкинули старушку из собственного дома и отправили в психиатрическую лечебницу; она не помнила ни докторов, ни санитаров, ни дворника Алана, на которого она смотрела изо дня в день из своего окна. Старушка не помнила даже своего невидимого друга Адольфа Добельмановича Пулька, который навещал ее исключительно по субботам, а покидал ее палату вечером – в одно и то же время, чтобы не опоздать на последний автобус. Что уж тут говорить о ее завещании, которое она оформила на собаку.