Будущее в тебе - Олег Кожевников

Между тем раздалось ещё несколько выстрелов, и всё стихло, только был слышен скулёж раненного мной финна. Меня это стало ужасно раздражать, и я, скомкав свои многострадальные варежки, засунул их опять вместо кляпа в рот чухонцу. Закончив с пленным, я оглядел место наших действий.

В первую очередь посмотрел в сторону третьего финна, который перед этим отправился в мясозаготовительную экспедицию. Он лежал на ближнем ко мне краю поля, уткнувшись головой в снег. Его правая рука с зажатой в ней верёвкой периодически подёргивалась. Это несчастная коза пыталась вырваться из неволи. Потом я повернулся в сторону теплушки. Дверь в неё была открыта настежь, и было видно, как Наиль, упираясь коленом в спину какого-то человека, ремнём связывал ему руки. Рядом на улице, прямо на снегу, лежал ещё один финн, с заломленными назад связанными руками.

– Три – ноль, в нашу пользу, – пробормотал я про себя.

Потом выпихнул своего пленного из окопа, вылез сам и, проваливаясь по колено в снег, потащил на верёвке, опутанной вокруг его рук, в сторону теплушки. За нами потянулась тонкая полоска из капель крови.

Добравшись до будки, я, с помощью Наиля, затащил свою добычу в тёплое помещение. Там уже сидели на длинной лавке два пленённых Шерханом финна. Они ещё не отошли от полученных ударов по голове и ничего не соображали. Мой пленный тоже находился в бессознательном состоянии. Одним словом, пока не с кем было проводить форсированный допрос в полевых условиях.

Поэтому, чтобы зря не терять времени, я отослал Асаенова за нашим первым пленным. Все допросные мероприятия решил проводить в этой будке. Здесь было тепло и уютно и, что меня очень устраивало, были в наличии инструменты для проведения экспресс-до проса. Очень заманчиво выглядела кочерга, лежащая рядом с раскалённой печкой, на столе лежало несколько остро отточенных карандашей, а в недоеденной консервной банке торчала вилка.

Пока Наиль отсутствовал, я перевязал раненого финна. Он очнулся и с испугом наблюдал за мной. Я вытащил у него изо рта кляп и опять услышал стоны и скулёж. Меня это совсем взбесило, и я надел ему на голову железное ведро, стоящее в углу. Посчитав, что так он быстрей заткнётся, так как усиленное в несколько раз нытьё, в первую очередь, будет действовать на его собственные уши.

Пришли в себя и два других пленника. Они провожали глазами любое моё перемещение по тесному помещению. У одного, более молодого финна, глаза были уже сейчас безумно испуганные, даже когда его никто не трогал. Про себя я подумал: ну, этот мужик уже поплыл, теперь пару раз дать ему по морде, и он полностью расколется, расскажет все секреты, которые он знает, или про которые хоть что-то слышал.

Второй, более пожилой финн, чем-то мне напомнил Матти – мучителя и убийцу моего друга Пашки. Уж очень у него было злобное и решительное выражение лица. В глазах – ледяное спокойствие. Единственное, что всё-таки выдавало его напряжение, это нервное покусывание нижней губы. Я коварно, коленом, долбанул по его подбородку так, что он серьёзно прикусил губу. Наверное, это было очень больно, но он не проронил ни звука, только сморщился, а потом наклонил голову и уткнулся взглядом в пол. О боли, которую он испытал, я судил по значительному расширению зрачков светлых глаз этого истинного арийца.

Вскоре в теплушку ввалился Шерхан, он настежь распахнул дверь и пинком впихнул в помещение нашего первого пленного. Потом зашёл сам и доложил, что все приказания выполнил. Кстати, кроме приказа доставить финна, я поручил ему доехать до основной группы красноармейцев и проводить их до сосны, где теперь сидела наша «кукушка» – Кирюшкин. Там все командиры отделений должны были поочерёдно забраться на снайперскую площадку и изучить на местности будущий театр наших действий. А если проще сказать – запомнить и зарисовать рощу, где засела засада, и путь, по которому мы будем к ней подкрадываться. Для этого у Якута я оставил оба бинокля.

Для успешной ликвидации засады мне было необходимо знать: сколько там засело человек, схему огневых точек, наличие тяжёлого вооружения, количество и места расположения снайперов. Выяснением этих вопросов я и решил сейчас заняться.

Первым задумал начинать допрашивать самого волевого и упёртого финна. Он имел звание капрала и, по-видимому, был в этом охранении главным. Другие чухонцы посматривали на него с явным уважением. Одним своим присутствием и взглядом он ободрял их, заставляя держаться достойно. Даже доставленный последним снайпер, увидев этого мужика, которому я дал по подбородку, подтянулся и перестал пускать слюни.

Моя логика говорила – нужно сломать самого сильного, тогда остальные запоют, как соловьи. Но, если даже не сломаю, и он ничего не скажет, ничего страшного, зато на нём я испытаю весь набор приёмов, которым обучился в эскадроне, для форсированного допроса в полевых условиях. Он, вероятно, умрёт от болевого шока, но другие пленные всё это увидят, и, думаю, упорствовать уже никто не будет.

Я подошёл к скулящему финну, снял с головы раненого ведро, чтобы он тоже всё хорошо видел, демонстративно поднял кочергу и положил её на печку. Этот раненый финн уже перестал стонать и скулить. Он только ошалело подёргивал головой и изредка всхлипывал. Вместе с Наилем мы подготовили место для предстоящего допроса. Усадили пленных на пол, оставив на лавке только их командира. Перед этим я сказал Наилю:

– Слушай, Шерхан, ты, когда смотришь на чухонцев, делай физиономию пострашнее – выпучивай глаза, оскаливай зубы. Можешь иногда злобно хохотнуть и потереть свои ладони перед их носом. В общем, всем своим поведением показывай, как тебе не терпится добраться до их плоти. Нужно, чтобы они, видя, что вытворяю я, с ужасом представляли себе, что этот рыжий монстр может сделать в сто раз хуже и больнее.

Шерхану два раза повторять не надо, и, уже когда мы перетаскивали к противоположной от лавки стене пленных, мне пришлось сдерживать внутренний смех от вида безумных рож, которые он строил. Но смех смехом, а финны буквально начинали дрожать, когда видели лицо Наиля. Особенно на них действовал такой трюк, когда Асаенов, выпучив глаза, начинал вращать зрачками, при этом отвратительно подбирал нижнюю губу, оголяя жёлтые, кривые зубы.

Освободив лавку, мы завалили финна, привязали к ней его ноги и туловище под мышками. Руки перед этим освободили и тоже привязали каждую по отдельности к лавке. Когда всё было уже подготовлено к допросу с пристрастием и я потянулся к уже раскалённой кочерге, с улицы донеслись звуки перестрелки. Мы с Шерханом немедленно всё бросили и метнулись на выход, прочь из этой мышеловки.

Когда оказались на улице, стало понятно, что на мой взвод никто не нападал. А этого я больше всего опасался, когда услышал выстрелы. Перестрелка шла у дороги, да и то очень быстро закончилась. По-видимому, командир батальона решил прощупать засаду и произвёл разведку боем. Было также очевидно, что наши ребята при этом получили по мозгам и быстро откатились. Стреляли в основном из винтовок, только пару раз грозно рыкнул пулемёт. Я сделал вывод – наша атака захлебнулась практически в самом начале, скорее всего, под огнём «кукушек». Ведь финны активно не применили пулемёты, да и ближнего боя тоже не было – звуки гранатных взрывов отсутствовали. То есть на данный момент сохранялся статус-кво, и если я не потороплюсь с атакой с тыла, наше командование долго ждать не будет и отдаст приказ на штурм этого, очень раздражающего его препятствия – всеми наличными силами. Мудрить с обходом или хотя бы с подвозом артиллерии никто не будет, нагонят ещё народу и тупо попрут цепями на пулемёты. Я ужаснулся, представив, сколько будет трупов, и сколько женских слёз прольётся по этим погибшим в бессмысленной бойне кормильцам. В наличие большого количества пулемётов у финнов и то, что они установлены в хорошо оборудованных позициях, я теперь даже и не сомневался. Если они подготовили такой серьёзный заслон перед своими основными силами, то сколько же их в самой засаде, раз в десять, наверное, побольше. Одним словом, нужно было быстрее раскалывать пленных и выдвигаться в тыл чухонцам.