Порочен, как грех - Джиллиан Хантер

– Я тоже не понимаю. Но должен сказать в свою защиту, что когда красивая женщина будит спящего глубоким сном мужчину с дурной репутацией, ей следует быть готовой к тому, что он отзовется на это… ну, в общем, он отзовется. Держу пари, любой мужчина отозвался бы на это, как я, если бы кто-то вроде вас наклонился над ним и посмотрел на него так, как вы посмотрели на меня.

Она приподнялась на руки и оперлась на колени, юбка ее амазонки обвила пыльные полусапожки. Поза была такой вызывающей, одной из любимейших его эротических поз, что ему пришлось стиснуть зубы.

– Я полагаю, даже собака, если ее разбудить, – сказала она, – или…

Она досадливо подняла левую руку, чтобы откинуть с плеча непокорный локон. Этот жест привлек его внимание к крепкой груди, обтянутой лифом амазонки. Во рту у него пересохло, он сглотнул, приписав внезапное головокружение плохому бренди. И отвел глаза.

– Давайте я помогу вам стряхнуть солому с платья.

– Нет. Это меня не беспокоит. Лучше не пускайте в ход ваши распущенные руки.

Он усмехнулся:

– Ладно. Как вам угодно. Но взамен я попрошу вас не говорить так громко. У меня болит голова, она распухла, как мех с вином.

Она с отвращением глянула на бутылки, прислоненные к охапке соломы.

– Странно, с чего бы это? Спрячьте бутылки – и как можно скорее. И встаньте, пока не пришла миссис Брайант.

– Я не приглашал ее к себе, – проворчал он. – Я не собираюсь здесь оставаться. С таким же успехом она может пожелать мне всего хорошего. И приберечь бы свои заботы для кого-нибудь другого.

Она схватила одну из пустых бутылок из-под бренди. Ему подумалось: уж не собирается ли она стукнуть его по голове? К счастью, она, вскочив на ноги, остудила свое раздражение тем, что просто швырнула бутылку в пустое стойло. Он решил, что их поцелуй стоит этой несерьезной выходки. И пусть она ударит его чем угодно, лишь бы разрешила задержать ее еще на час.

– Почему вы позволили себе погрязнуть в безысходности, Гейбриел? Вы могли бы подняться, какое бы бремя ни лежало на вас. С каждым человеком, когда он входит в жизнь, случается какая-нибудь беда. Я надеялась, что из вас выйдет что-то стоящее.

Ее замечание укололо его. Но она не поняла этого, и он не стал унижать себя попыткой объясниться.

– Возможно, такой результат был предопределен моей родословной.

Она покачала головой. Губы ее были соблазнительно влажными от поцелуя. Его возражение прозвучало фальшиво даже для него самого.

Он понимал, что невозможно винить своих предков в изломах его темной натуры. Скандальная жизнь его семьи только усилила действие полученных в юности уроков любви и страсть к жизни, которую он унаследовал от своего родного отца. Какое-то время его возмущали те узы, которыми связали себя его двоюродные братья, и он скрывал свою зависть за насмешками и соперничеством, хотя и надеялся, что когда-нибудь станет им ровней. Никто из его лондонской родни не знал толком о его детских муках. Многие годы он предполагал, что они не спрашивают потому, что не испытывают никакого интереса к тому, как он выжил.

Но теперь, когда он был принят в семью как положено, он понял, что родня скорее уважала его самостоятельность, чем выказывала равнодушие. Он пришел к выводу, что если бы его гордая мать-француженка попросила о помощи после смерти его отца, Боскаслы предложили бы ей помощь без всяких колебаний. Но его мать стыдилась и боялась, что Боскаслы станут презирать ее за то, что она вышла замуж слишком скоро после смерти Джошуа. Жаль, что Гейбриел не знал тогда, что Боскаслы ни в коей степени не были людьми лицемерными.

Чрезмерно страстными – да, но крепко спаянными и преданными друг другу. Он не стыдился, что принадлежит к этому роду.

Он хмуро посмотрел на нее:

– И кем же я стал, по вашему мнению? Говорите откровенно.

– Не знаю. Вероятно, вам лучше посмотреть в зеркало и спросить у самого себя.

– Только не в такую рань, дорогая.

– Уже два часа дня.

– Только-то? Я проспал бы еще часов пять. Давайте поспим вместе.

– Вы были кавалерийским полковником, – сухо сказала она. – Вы что же, воевали только по ночам?

– Нет. – Он посмотрел на нее с прямотой. Он не мог сказать ей, что начал меняться к лучшему перед Ватерлоо и что необъяснимым образом начал возвращаться в себя худшего после последней битвы. – А вы? По-прежнему остаетесь образцом, который заставлял ослепнуть от любви каждого молодого человека в Хелбурне?

– Не думаю.

– Ну, вряд ли вы этого не знаете, судя по вашей внешности. – Он замолчал. Она должна осознавать свою красоту. – Я слышал о вашей потере. Какая жалость!

Она уставилась на него, лицо у нее было замкнутое, и внезапно он пожалел, что заговорил об этом. С ней было слишком легко разговаривать. Он увлекся приятным разговором, сам того не замечая. Но теперь, когда он заговорил о смерти того, кого она любила, вид у нее стал отчужденный, огорченный.

– Ничего страшного, – неловко сказал он. – Я тоже потерял много друзей в прошлом году.

Она кивнула, оглянулась.

– Я слышу двуколку у ворот. Где ваш плащ?

– Я отдал его своей лошади.

– Ах, Гейбриел.

– Все остальное было очень грязное.

– Что мне с вами делать?

Он расчесал пальцами волосы и вскочил на ноги всего лишь за мгновение до того, как энергичная пожилая дама вошла в конюшню.

– Возьмите ваш плащ, – прошептала Элетея, – и не говорите ей о том, что сейчас произошло.

– Ах вот вы где, Элетея, – раздался у дверей веселый голос. – Мне следовало знать, что вы будете на конюшне. И как здесь чисто! Вижу, наш новый сосед усердно потрудился. Приятно будет видеть, как этот старый дом снова станет таким, как прежде. Этот выгон просто просит, чтобы на нем паслась парочка чистокровных лошадей, и, конечно же, кавалерист будет гордиться…

Кэролайн Брайант, жена викария, приветливая белокурая женщина в коленкоровом платье и капоре, подвязанном под двойным подбородком, тараторила с такой неукротимой энергией, что казалось – ее вовсе не беспокоит то, что новый хозяин дома провел ночь на конюшне. Из того немногого, что знал Гейбриел, он сделал вывод, что Хелбурн славится своими беспутными владельцами, так что в его поведении, вероятно, не было ничего странного.

Он незаметно протянул руку и подобрал хлыст, оброненный Элетеей.

– Это ваше, – сказал он с затаенной иронией. – Я не стану спрашивать, для чего вы его используете.

На миг ему показалось, что она не заметила этой насмешки. Потом с улыбкой она взяла хлыст и ответила тихо: