Жена штандартенфюрера - Элли Мидвуд

* * *

Я пошла спать раньше, чем обычно той ночью, и мне тут же начали сниться престранные сны. Сначала мне приснился Райнхарт, настойчиво стучащий в нашу дверь, и как только мама его впустила, он почему-то обратился в чёрную овчарку и попытался напасть на меня и Норберта, которому в моём сне было не больше пяти. Малыш Норберт попытался спрятался за столом, но Райнхарт-овчарка начал тянуть зубами за скатерть, трясти её изо всех сил с грозным рычанием, и в конце концов стащил вниз и разбил любимый мамин сервиз.

Тот сон затем сменился другим, не менее странным. Я снова была в ателье Либерманов в моём новом платье, только в этот раз оно было не бледно-голубого цвета как настоящее, а кроваво-красным. Руфь Либерман нашивала оборки на подол и горько плакала, а когда я взглянула на её руки, я увидела, что все они были в крови от толстой швейной иголки, которой она их зачем-то колола. Я попыталась остановить её, но она выдергивала руки и продолжала повторять, что она должна успеть до ухода её мужа. Я отстранилась от неё и случайно задела локтем зеркало, которое со звоном разлетелось на сотни мелких осколков.

Звук был настолько реальным, что я даже проснулась и, посидев немного на кровати, решила пойти на кухню за стаканом воды. И тут я снова это услышала, громко и отчётливо: звон бьющегося стекла. Не так близко, как в моём сне, но всё же вполне реально. Я надела халат и стояла с минуту молча, пытаясь понять, откуда доносился звон. Он снова повторился; теперь, казалось, всего за несколько домов от нас только уже с противоположной стороны.

Недолго думая я решила выяснить, что происходит и спустилась в холл и оттуда в библиотеку, окна которой выходили на улицу в отличие от моей спальни, смотрящей в сад. Я заметила зажжённый свет и моего отца, сидящего в его любимом кресле, тоже в ночном халате. Рядом с ним стояла полупустая бутылка коньяка. Мне показалось, что выглядел он будто лет на двадцать старше, чем был на самом деле, и измученное выражение его лица только усугубило моё уже совсем не хорошее предчувствие.

— Папа, который час?

Он медленно перевёл на меня взгляд, будто не узнавая меня, а затем тихо ответил:

— Около часа ночи, дочка. Почему ты не спишь?

— Ты что, ничего не слышишь? Что-то неладное творится в городе.

Он только вздохнул и допил последние несколько глотков из своего бокала.

— Не волнуйся об этом, родная, нас они не тронут. Иди спать. Может, хочешь коньяку с мёдом? Спать будешь, как убитая.

Теперь я была уверена, он точно знал, что происходит, и я твёрдо решила не сдаваться, пока всё не выясню. В конце концов, я уже была не маленьким ребёнком, которого можно отсылать каждый раз, как у родителей назревает серьёзный разговор.

— Кажется, будто вандалы пытаются залезть в чей-то дом. Надо позвонить в полицию или как-то уведомить власти! Если прислушаться, это всего за несколько домов от нас! А что, если они и до нас скоро дойдут?

— Не дойдут, — тихо повторил мой отец. — А кажется, что так близко, потому что это в еврейском районе рядом с нами. Поэтому я и сказал, что нас они не тронут. Мы — немцы.

— Папа, что происходит? — Я села на колени у его ног и взяла его руки в свои. Тем временем к звону бьющегося стекла начали примешиваться крики. — Прошу тебя, скажи мне!

— Вчера на партийном собрании мы обсуждали… план возмездия за недавнее убийство нашего дипломата во Франции одним еврейским националистом. Зачистка и депортации начались сегодня ночью, по всей стране. СА и их агенты разрушат еврейские лавки, магазины, любые их бизнесы, дома, сожгут их синагоги… Полиции строго воспрещено вмешиваться.

Впервые я слышала, как мой отец, преуспевающий юрист, не мог подобрать нужных слов. А затем картинка постепенно начала складываться у меня перед глазами: странное поведение штурмбаннфюрера Райнхарта, молчание отца за ужином… Они оба всё это время обо всём прекрасно знали, знали и ничего мне не сказали. Я вдруг вспомнила свой ночной кошмар и вскочила на ноги.

— Либерманы! Доктор Крамер! Папа, им же нужно помочь! Что они с ними сделают?

Папа поймал меня за руку и настойчиво потянул обратно к креслу, усадив меня на колени вместе с ногами, как он всегда делал, когда я была ещё маленькой и болела или не могла уснуть. Он подобрал с пола упавшее покрывало и укрыл меня всю, словно заворачивая в кокон, пряча от страшной реальности за окном.

— Им уже ничем не поможешь, дочка. Мне жаль. — Он гладил мои волосы, но рук не опускал каждый раз, как я пыталась выпутаться из его оберегающих объятий. — Нет, дочка, никуда ты не пойдёшь, слишком опасно. Тебе и самой во всём этом хаосе может достаться, по незнанию.

— А как же они? Им что, не достанется?!

— Они просто хотят вывезти их из страны, принцесса. Они их не тронут. Обещаю тебе, их никто не тронет. Обещаю.

Я сильно сомневалась, что он верил собственным словам, когда произносил их. После нескольких безрезультатных попыток вырваться из папиных рук, я наконец смирилась со своей беспомощностью и просто молча сидела, уткнувшись лбом в его щёку. Он снова тяжко вздохнул, и я почувствовала что-то влажное на лице: впервые за семнадцать лет я увидела, как мой отец тихо плакал, и это напугало меня в тысячу раз больше чем то, что творилось снаружи.

Берлин, 10 Ноября 1938. День после Kristallnacht (Ночи разбитого стекла)

Тем утром мы завтракали раньше, чем обычно, потому как никто толком не мог сомкнуть ночью глаз. Аппетита ни у кого из нас не было, поэтому мы просто молча передвигали еду по тарелкам, пока Гризельда наконец не выдержала вида не тронутого никем завтрака, и не нарушила тишину:

— Да что же это вы, голодом себя заморить что ли решили? Герр Мейсснер, ну прошу вас, хоть вы-то подайте пример вашей жене и детям, доешьте хотя бы омлет! Нельзя же целый день на одном кофе работать, и так-то вон уже что с собой сделали! Скоро совсем отощаете, как эта тростиночка! — Кивок в мою сторону. — Ну пожалейте старую женщину, ну съешьте хоть что-нибудь!

Отец ответил вымученной улыбкой и только чтобы не расстраивать Гризельду, которая, как он сам всегда говорил, напоминала ему его бабушку, он подобрал несколько кусочков со своей тарелки. Громкий стук в дверь отвлёк нашу домработницу от её любимой обязанности — следить, чтобы все вышли из-за стола сытыми, и она поспешила выяснить, кто же это осмелился показаться без приглашения, да ещё и в такую рань. Скорее всего, незваному гостю придётся выслушать лекцию по этикету прежде чем его допустят в дом, подумала я, зная нашу Гризельду.

Она вернулась меньше чем через минуту и, на вопрос моего отца о визитёре, только пожала плечами.

— Солдат какой-то, Бог его знает! Эти дети уже и вовсе разучились представляться! Принес какой-то свёрток для Аннализы, наверняка подарок от того господина, которого я не люблю.

— С чего ты решила? — Я искренне удивилась, но старушка только руки сложила на груди и поджала губы.