Остров - Питер Бенчли

Внезапно ему показалось, что корма опустилась – чуть-чуть, всего на несколько дюймов. Бургис повернулся, но еще до того, как его глаза успели приспособиться к темноте, вокруг его шеи обвилась тонкая веревка, которая перерезала все, кроме кости.

Когда его тащили спиной вперед и выбрасывали за борт, Бургис не чувствовал боли. Мгновенное недоумение, ощущение, что произошло что-то плохое, и – все.

Мужчина стоял на кокпите и слушал. С него капала вода. Он услышал похрапывание и отвел занавеску, закрывавшую дверной проход.

Эллен Бургис лежала на спине, укрывшись простыней, и глубоко дышала носом. Капля воды упала на ее лицо, в носу зачесалось. Она пошевелилась.

– Уже? – Эллен посопела носом, чтобы его прочистить, и ощутила Запах соленой воды, и еще... какой-то ужасный запах, как будто бы в трюме лежала мертвечина. Кто-то стоял возле нее, между койкой и дверным проемом, загораживая собой звезды.

– Уолтер?

– Прочтете молитву, мадам?

– Уолтер?!

Она попыталась сесть, но чья-то ладонь прижала ее голову к подушке. Перед глазами мелькнула тень.

Человек повернулся, чтобы уйти. Эллен протянула к нему руку и попыталась было заговорить – и только тогда поняла, что у нее перерезано горло.

На корме мужчина подобрал ружье и осмотрел его, поворачивая, со всех сторон. Система перезарядки была ему незнакома. Он подергал затвор, отвел его назад, вздрогнул, когда патрон выскочил из патронника и, крутясь, полетел в воду. Заглянув в патронник, он сосчитал оставшиеся патроны и закрыл затвор.

Держа ружье высоко в правой руке, он соскользнул с кормы и, работая, как ножницами, своими промокшими, обернутыми в шкуры, ногами, тихо поплыл по направлению к “Пенцансу”.

Спустя несколько минут два выстрела разнеслись над тихой водой и эхом отразились от утесов на берегу.

– Ой! – Юстин поднял глаза от журнала “Американский стрелок”. – Мама меня убьет!

Мейнард, сидя рядом с ним, ближе к проходу, закрыл папку, в которой были собраны все вырезки из “Тудей”.

– А что ты натворил?

– Мой урок игры на фортепиано. Я про него забыл.

– Когда?

– В двенадцать часов каждую субботу. Мейнард посмотрел на часы.

– Сейчас только девять сорок. Мы позвоним твоей учительнице из аэропорта. Она не будет сердиться.

– Это “он”. Мистер Яновски. Он не верит оправданиям.

– Он поверит мне. Я скажу ему, что у тебя тяжелый случай высыпания веснушек. – Мейнард улыбнулся своим воспоминаниям. – Я воспользовался таким предлогом, когда работал в “Трибьюн”, – у меня было ужасное похмелье. Сработало. Редактор решил, что у меня рак.

Но Юстин не успокоился.

– Ей все равно придется ему заплатить.

– Я ему заплачу, хорошо? Договорились?

– Не знаю, – Юстин покраснел. – Мама говорит, что твои чеки банк возвращает не оплачивая.

– Ах, она так говорит? Один дурацкий чек ничего не означает. Я заплачу твоему учителю, и этот чек будет в порядке. Идет?

– Идет.

– Хорошо. – Мейнард нахмурился. – Она не должна говорить тебе такие вещи.

– Она говорит, что плохой пример – это лучшая проповедь. Мейнард громко рассмеялся.

– Ну, вообще-то, “хороший пример – это лучшая проповедь”. Это сказал Бенджамин Франклин.

– Я не знаю. Но так не подходило.

– Куда не подходило?

– К фразе, которую она сочиняла.

– О том, что слишком толстый волос упадет и пропадет в канаве без следа... – Мейнард снова рассмеялся.

– Что?

– Это “Гамлет”. Его известная речь о ненужности волос.

– Что такое “Гамлет”?

– Пьеса. Скоро узнаешь.

Юстин вернулся к “Американскому стрелку”.

– Слушай, у нас ведь такой был! – он показал на фотографию револьвера системы “Кольт-Фронтиер”.

– Да. Редкость, кстати. Калибр тридцать два – двадцать[4]. Помнишь, как блестела кобура? Этой коже было лет сто.

– Здесь пишут, что “кольты” одинарного действия стреляли неточно. Очень мала была вероятность попадания.

– Им и не нужно было точно стрелять дальше двадцати футов. Тогда сражались, находясь довольно близко друг к другу.

– А как же в случае перестрелки? Ну, когда бросаются друг на друга?

– Я готов поспорить, что такого и десяти раз за десять лет не происходило. Если дело доходило до стрельбы, они убивали Друг друга любым доступным им способом. В спину, из-под стола, из-за двери.

– Это нечестно.

– Никто и не собирался делать что-то честно. Суть была в том, чтобы покончить с этим как можно быстрее, и уйти живым и невредимым. – Мейнард помолчал и посмотрел на сына. – Не бывает таких драк, которые бы имели хоть какой-то смысл, Юстин. Если ты попадаешь в драку, единственное, к чему ты должен стремиться, это закончить ее. А о “честности” пусть заботится противник.

Загорелся знак “Пристегнуть ремни”, и стюардесса объявила по интеркому, что через несколько минут они приземлятся в Национальном аэропорту.

– Как хотелось бы еще пострелять, – сказал Юстин. Вплоть до прошлого года, когда родители Мейнарда переехали в Аризону, Мейнард и Юстин часто проводили выходные дни в Пенсильвании, на небольшой ферме, принадлежавшей отцу Мейнарда, Грэмпсу, и развлекались там стрельбой. Во время Второй мировой войны Грэмпс был чемпионом Военно-Морских Сил по стрельбе, а во время войны с Кореей он испытывал оружие для Пентагона. Его каменный дом, постройки восемнадцатого века, был напичкан военными редкостями – от мушкета времен Иакова I с его монограммой до заряжавшегося с казенной частя кремневого ружья Фергюсона, пережившего битву при Кингз-Маунтин во время Английской Революции, и до редкого образца (Юстин его любил больше всего) многофункциональной штурмовой винтовки Стонера, которая превращает современного солдата в целый батальон солдат. Они прекрасно проводили там время – в тепле и уюте, радостные и возбужденные.

– Мне тоже, – сказал Мейнард, – как-нибудь постреляем.

– Когда? – Юстин смотрел на него, стремясь добиться какого-нибудь обещания.

Но Мейнард ничего не мог обещать.

– Не знаю, – он заметил, как мальчик разочарованно отвернулся. – Слушай, а помнишь, как мы стреляли тогда из мушкета? Ты здорово стрелял.