Одиссея батьки Махно - Сергей Мосияш

Он красочно рисовал крестьянам картину такой благодати, когда не будет ни помещиков, ни полиции, ни тюрем; когда они станут полными хозяевами и земли и продуктов своего труда.

Махно видел, как оживились лица крестьян при упоминании о безвластье — вековечной затаённой мечте землепашца.

— Ото вы гарно растулмачили нам, товарищ Махно, за партии, — заговорил бородатый мужик. — Но коли не будет власти, кого ж тоди слухать?

— А вот вы здесь в вашем селе соберётесь, вот как сейчас примерно, выберете из своих самого мудрого человека, а лучше несколько. Вот этот совет, состоящий из вас же, и станет вашей властью.

— Значит, всё ж властью?

— Да, властью, но не той, наверху, которая правит, не считаясь с вашими интересами, а зачастую и не желает показываться вам, а той, которая не только правит, но и вместе с вами трудится на земле, ест из одного с вами котла, знает ваши нужды.

Вздыхали мужики, переглядывались многозначительно, словно примеряя друг друга к будущей власти. Трудно думали, пытались понять. Интересовались:

— Ну а ежели этот выборный заломит оглобли, вообразит о себе, начнёт выкомаривать.

— Прогоните и всё. У вас главная власть будет вот такой сбор, как сейчас например. Не угоден народу — пошёл вон. Царя вон выперли, а деревенского голову не управитесь что ли?

Так начался агитационный рейд Махно по деревням. Почти везде крестьяне благодарили товарища Нестора, что он не забыл о них, просветил. И желали анархо-коммунистам «добрых поспихов».

Понимая, сколь важны эти митинги для завоевания авторитета среди крестьян, Нестор сразу наказал своим сопровождающим:

— Не смейте ничего воровать или отбирать у крестьян, сильничать. Кого замечу, ей-ей застрелю.

Останавливаясь на ночлег в какой-либо деревне, располагаться старались в одном или двух соседних дворах, и Махно обязательно расплачивался с хозяевами за постой, еду и фураж для коней. Некоторые крестьяне отказывались:

— Что вы, товарищ Махно, спасибо, что уважали. Какие деньги?

Нестор не настаивал, но обязательно благодарил:

— В таком случае большое спасибо, товарищ, за стол и крышу.

В пути поучал своих спутников:

— Запомните, крестьяне уважение ценят выше денег. Это вам не город загребущий.

Более двух недель промотался Махно по деревням уезда, проводя митинги, беседуя с крестьянами, разъясняя им цели анархистов-коммунистов, отвечая, как умел, на вопросы. Спутники за глаза язвили по адресу своего начальника:

— Славненько справляет медовый месяц наш жених.

Но и по возвращении в Гуляйполе Нестору не удалось передохнуть. К ним в секцию явилась знаменитая Мария Никифорова в кожанке, папахе-кубанке набекрень, с револьвером в жёлтой кобуре, в сопровождении дюжих хлопцев.

— Здравствуй, товарищ Махно, — приветствовала она Нестора хрипловатым, но довольно приятным контральто. — Вот приехала к тебе со своими черногвардейцами. Слыхала, что-то вы тут закисаете.

— Не понял, Мария. Объясни.

— Ты, говорят, этих буржуев-мироедов уговариваешь, унижаешься перед ними.

— Осторожней на поворотах, — нахмурился Махно. — Если ты приехала в гости к товарищу, то и веди себя соответственно. А если оскорблять...

— Ну вот уже и в бутылку полез, — улыбнулась Никифорова и достала папироску и спички.

— У меня здесь не курят, — сказал сухо Нестор.

— Ну не курят так не курят, — согласилась Мария, пряча папиросу в портсигар. — Я ведь что к вам. Хочу митинг провести. Организуешь?

— Организую, — сразу переменил тон Нестор и повернулся к Лепетченко. — Саша, давайте с Исидором займитесь.

— А где собирать?

— Лучше в парке. Там и народу всегда много.

Лепетченко с Лютым ушли, Махно сказал:

— Ты свежий человек, Мария. Это даже хорошо, что выступишь, а то я тут всем глаза намозолил. Вот ездил по деревням, крестьян агитировал.

— Ну и как?

— Плохо, Мария. Они там ничего и не слышали об анархизме, ничего не знают.

— Ну и просветил? — улыбнулась Никифорова краем рта, и, хотя в тоне её слышалась ирония, Нестор стерпел.

— Представь себе, просветил как мог. И вот что подумал, нам нужны свои агитаторы и как можно больше. Но где их взять?

— А мне сдаётся, товарищ Махно, вот наш лучший агитатор, — похлопала Мария рукой по кобуре.

— Ну это с врагами, а крестьяне должны стать нашими союзниками, нашим оплотом.

— Но ты с врагами вроде балясы точишь.

— С чего это ты взяла?

— Да говорили люди, собирал, мол, уговаривал. Я, вон, в Александровске со своим капиталистом как поступила. Пришла к нему в контору с черногвардейцами, достала наган и говорю: «Миллион на бочку, кровопивец, на дело революции. А нет, мигом пришью».

— Ну и как? — едва удерживаясь от смеха, спросил Нестор.

— Как, как? Выложил как миленький.

— Не пожаловался в губернию?

— А я его предупредила: пожалишься, пожалеешь. Взорвём вместе с домом.

Махно смеялся, бормоча почти с восхищением:

— Ну Мария... ну баба... Ну оторва!

— Говорят, до революции ты тоже оторвой слыл.

— Слыл, Мария, слыл. За что и схлопотал пожизненную каторгу. X-хорошая школа. Выучила.

— А меня в Петропавловке несколько лет коптили, потом решили в Сибирь законопатить. А мне того и надо, рванула в Японию, а там в Америку.

— Ну ты прямо Магеллан.

— А кто это — Магеллан?

— Ну, это первый человек, обогнувший земной шар.

— Не слыхала. Но запомню, — и повторила раздумчиво: — Магеллан. Хм, спасибо за комплимент, Нестор Иванович.

В парк на митинг они шли вместе. Мария курила папироску, её черногвардейцы шагали следом.

В центре парка у клумбы возвышалась трибуна красного цвета. Вокруг неё уже толпился народ, задорно гомоня. Перед Махно и Никифоровой толпа расступилась. Они прошли к трибуне, поднялись на неё.

— Товарищи, — громко крикнул Махно, подняв руку. — К нам прибыли дорогие гости из Александровска[4] — тоже анархисты-коммунисты, возглавляемые славной революционеркой Марией Никифоровой, так же прошедшей путь борьбы с царизмом, хлебнувшей тюрьмы и каторги. Я предоставляю ей слово.

— Товарищи, — уже без хрипотцы, чисто зазвучало контральто Марии, — наша революция, за которую мы так долго боролись, начала топтаться на месте. Да, да, да. Я не оговорилась. Трудящиеся, в сущности, ничего не выиграли от неё. По-прежнему жиреют коты-капиталисты, по-прежнему рабочие ишачат на них. По-прежнему среди нас разгуливают вчерашние наши гонители, полицейские и сексоты[5]. Разве я не верно говорю?