Влюбленный убийца - Наталия Антонова

А потом Шуре вспомнилось, как они провожали Витькиного отца, майора Богдана Романенко, в очередную горячую точку. Хотя никто им об этом и не говорил…

У тети Зои на ресницах блестели слезы, и она все время стряхивала их тыльной стороной ладони. Витька не плакал, хотя крепился изо всех сил. Сестра тети Зои тетя Виктория кусала губы, и было заметно, как близко ее слезы. Больше они никогда не видели Витиного отца… А тетя Зоя продолжает его любить… и ждать.

Потом Шура подумал о Мирославе, двоюродной сестре Виктора. У нее вообще родители погибли в автокатастрофе, когда девочке было два года. Воспитывали ее дедушка, всю жизнь прослуживший в милиции, и бабушка. Шурин собственный отец, молодой ученый, подававший большие надежды, погиб при крушении самолета.

Так что отец был только у Люси, четвертого члена их дружного сообщества. И девиз у них был соответствующий — «Один за всех и все за одного».

И вот Люся как раз курила. На нее не действовали ни уговоры, ни насмешки друзей.

— Пусть травится, — как-то сердито сказала Мирослава, — будет страшилищем со скрипучим голосом в сорок лет.

— Кикиморой, — быстро добавил Шура, вспомнив свое отражение в зеркале.

— Сами вы кикиморы, — отмахнулась Люся.

«Люся, конечно, не сахар, — подумал Шура, — но, кроме таланта организатора, у нее есть золотые руки».

Люся могла лечь под любую, самую завалящую машину и заставить ее двигаться. На машинах Люся была помешана с детства, заразившись, вероятно, этой страстью от отца, классного автомеханика.

Теперь у отца с дочерью был свой автосервис, который и доход приносить начал. Приносил бы еще больше, если бы они уподобились современным буржуям и бессовестно выжимали все соки из своих сотрудников. Но Люсин отец был человеком старой закалки и считал, что платить рабочим нужно по совести, то есть столько, сколько заработали. Люся была с ним согласна.

Шура опомнился, только когда подъехал к отделению.

— И чего это меня на воспоминания потянуло, — проворчал он, — старею, наверное.

Войдя в кабинет, Шура достал из сумки термос, налил себе в чашку крепкого чая, развернул плитку шоколада, откусил кусочек, запил чаем, задумался. Потом снял трубку, набрал номер и стал ждать.

— Слушаю, — пробасил на том конце провода Незовибатько.

— Чем порадуешь, Афанасий Гаврилович?

— А, это ты, Наполеонов, легок на помине.

— Я тоже думал о тебе… — проговорил следователь задушевно.

— Ты это брось!

— Так я по делу.

— По делу ничего утешительного. На бутылке и на посуде все отпечатки стерты. По квартире отпечатков множество.

— Я тут тебе сейчас пальчики принесу бывшей пассии Ставрова, некой Юлии Владимировны Лопыревой.

— Даже так? Мадам привлекалась?

— К сожалению, нет. Была задержана за хулиганство в общественном месте и оштрафована. Потерпевшая заявления не писала, и все Лопыревой сошло с рук.

— Ты ее подозреваешь?

— Пока нет. Но Ольга Данилина указывает именно на нее. И поэтому проверить следует.

— Ну, что ж, давай проверим, — покладисто согласился эксперт.

* * *

День пролетел незаметно. Рыжее солнце уже лежало на крыше соседнего дома, когда Наполеонов посмотрел на часы.

— Ничего себе! — воскликнул он вслух, потянулся от души и стал складывать дела.

Домой Шура приехал довольно поздно. Хотел тихонечко умыться и поесть. Открыв дверь своим ключом, он на цыпочках пробрался в прихожую.

— Шура, это ты? — раздался голос Софьи Марковны.

— Ну, вот, мама, как всегда, не спит, — пробормотал Наполеонов себе под нос.

— Шурочка, почему ты молчишь? — Высокая моложавая женщина возникла в проеме двери.

— Мам, ну кто еще в это время может к тебе прийти?

— Старинный поклонник, например, — улыбнулась Софья Марковна и машинально поправила свои пышные волосы.

— А ты давала ему ключ от квартиры? — притворно изумился Шура.

— Почему именно давала, — женщина повела плечами, — он мог его сам взять.

— То есть стащить? — уточнил Шура.

— Ох уж этот твой полицейский жаргон, — улыбнулась Софья Марковна.

— Мам, просто я называю вещи своими именами.

— Есть хочешь? — переменила она тему.

— Немного.

— Мойся, а я быстро накрою на стол.

Шура кивнул, повесил сумку мимо вешалки и даже не обернулся на мягкий звук шлепка. Софья Марковна подняла сумку, повесила на место и отправилась на кухню.

Шура подошел к матери сзади, приподнялся на цыпочки и чмокнул в затылок. Она быстро обернулась:

— Опять ты как на мягких лапах неслышно подкрался, — притворно сердито проговорил она.

— Извини, ма. Чем ты сегодня будешь потчевать своего охотника?

— Садись уж, охотничек, — она поставила перед ним тарелку с отбивными и тушеными овощами.

— А компот?

София Марковна невольно улыбнулась:

— Я приготовила ромашковый чай…

— Шутишь?

— Ну, почему же, говорят, что Агата Кристи перед тем, как начать сочинять про убийство, всегда заваривала себе ромашковый чай.

— Но я же не сочиняю убийства, — вздохнул Шура, — я их расследую.

— Какая разница…

— Большая, ма! Поэтому завари мне лучше зеленый чай с мятой. И у нас, кажется, курабье оставалось вчера?

Софья Марковна заварила чай для Шуры, поставила на стол вазочку с печеньем. А себе налила в чашку ромашкового чая и села напротив сына.

— И как продвигается твое расследование? — спросила она.

— Потихоньку, — отозвался Шура, расправляясь с отбивными.

Это и было их обычным обсуждением Шуриной работы. Подробности Наполеонов домой не приносил.

Когда Софья Марковна допивала вторую чашку ромашкового чая, Шура осторожно поинтересовался:

— Ма, ты случайно детективы не начала писать?

— А что?

— Что-то ты слишком увлекаешься напитком Агаты Кристи…

Софья Марковна улыбнулась и молча придвинула поближе к сыну вазочку с его любимым клубничным вареньем.

…Ночь остудила воздух и набросила на спящий мир тонкое трепещущее покрывало из мерцающего переплетения лунных лучей. Только никогда не спящие часы отсчитывали время и приближали утро…

Наутро у Наполеонова была намечена встреча с сестрой погибшего. Он решил, что будет гуманнее, если он не станет вызывать ее повесткой, а сам съездит к ней домой.