История французской революции. От первых дней до Директории - Вильгельм Йозеф Блос

Вдруг все увидели бездну, к которой Калонн привел Францию. Со времени отставки Неккера государственный долг возрос на 1200 миллионов, дефицит государственного бюджета составлял 30 миллионов, налоги большею частью были взысканы уже за несколько лет вперед, кредита уже совершенно не было.

Двор был очень опечален; трудно было отказаться от роскоши, к которой он за этот длинный ряд годов привык. Тем не менее как раз в это время при дворе начались раздоры. Некоторые аристократические семейства из зависти ли или из искреннего отвращения к высокомерию двора заняли враждебную позицию по отношению к королеве. О ней стала ходить масса злых сплетен, а к 1785 году относится знаменитая до сих пор еще не вполне выясненная история с ожерельем, в которой фигурировало и имя королевы. Озлобленный поведением двора, народ верил всему, что говорилось против него, и считал его на все способным.

Стесненный с двух сторон, – с одной стороны, давлением общественного мнения, а с другой – давлением ужасных финансовых затруднений, – легкомысленный Калонн растерялся и не знал, что делать. Наконец, и ему в голову пришла спасительная, хотя вовсе не новая мысль: старый царедворец Калонн тоже вдруг потребовал обложения земельной собственности дворянства и духовенства.

Двор сначала и слышать об этом не хотел, но Калонн имел в своем распоряжении очень убедительный аргумент в возбужденном им вопросе, это именно нужда в деньгах. Двор уступил, и соотношение сил во Франции изменилось: раньше двор поддерживал привилегированные сословия в их борьбе против министров, теперь все стали думать, что двор поддерживает министров в борьбе с привилегированными сословиями.

Всем было известно, что парламенты будут противиться новым проектам обложения с таким же упорством, как попыткам Тюрго и Неккера. Осуществить свой проект путем обычных королевских эдиктов Калонну казалось слишком рискованным, принимая во внимание шесть эдиктов Тюрго. Он стал колебаться и, наконец, решился предложить королю созыв нотаблей, возлагая на них надежду, что они осуществят его планы. Король уступил в этом вопросе настоянию алчного двора, и 22 февраля 1787 года после промежутка в 160 лет в Версале собрались нотабли.

Собрание это состояло из 128 членов, среди которых находились и наиболее высокопоставленные представители дворянства и духовенства. Членов недворянского происхождения было только восемь, но и относительно их было известно, что они скоро будут возведены в дворянство.

Калонн, однако ж, оказался слишком самонадеянным. Как, в самом деле, мог он ожидать, что нотабли, принадлежа к привилегированным сословиям, согласятся на обложение земельного имущества дворянства и духовенства! Всю затруднительность финансового положения он свалил на Неккера. Однако этим он ничего не достиг; нотабли заявили, что не считают его человеком, подходящим для проведения предложенной им реформы. Этим заявлением они только хотели скрыть, насколько они были против реформы обложения. К вотуму недоверия Калонну со стороны дворянства присоединилось еще и недоверие народа, справедливо считавшего Калонна человеком, не подходящим для проведения столь серьезной реформы. Таким образом, тот самый двор, которому Калонн готовил так много блестящих пиров, оттолкнул его, и фокусник, так печально нарвавшийся, должен был получить отставку.

Перед этими явлениями и событиями, сопровождавшими смерть старого порядка, народ стоял неорганизованным, несознательным. В массе еще не выделилось определенных партий; все, что страдало от тяжелого гнета старого порядка, объединилось против двора. Первоначально народ совсем ложно понял положение и значение нотаблей. Он не понял, что двор решил покуситься на преимущества дворянства и духовенства только под давлением денежной нужды; массы еще совершенно лишены были политического воспитания. В нотаблях, бывших фактическими представителями привилегированных сословий, он видел только креатур двора, и на улицах продавали под именем «нотаблей» гипсовые фигурки, качавшие головами в знак согласия. Когда же нотабли оказали противодействие Калонну и двору, отношение к ним внезапно изменилось, настроение масс стало даже весьма благосклонно к нотаблям; массы не понимали, что оппозиция нотаблей преследовала только защиту интересов привилегированных сословий.

Чтобы скрыть эти враждебные народу поползновения, нотабли заявили, что они ничего не имеют против реформы государственного хозяйства, если к этому делу призван будет человек, к которому они могут отнестись с доверием. Король избрал человека из нотаблей, группы большинства, Домени де Бриенна, архиепископа Тулузского и Санского. Этого человека считали энциклопедистом, и то, что он в то же время занимал столь высокий духовный пост, в те времена вовсе не считалось удивительным. Это был живой и остроумный человек. Он слыл любимцем королевы и, таким образом, был личностью влиятельной во всех кругах общества. Он был назначен одновременно первым министром и министром финансов.

Бриенн снова представил нотаблям проект Калонна, связав себя ранее сделанным заявлением перед общественным мнением, нотабли дали свое согласие на несколько мелких реформ. Он добился отмены некоторых дополнительных сборов, внутренних пошлин, добился разрешения откупа от барщины и сделал заем в 6 миллионов франков в форме пожизненной ренты. Форма этого займа оказалась неудачною; государству, правда, не надо было выплачивать обратно этих шести миллионов франков, но неизбежный при пожизненной ренте высокий процент увеличивал дефицит в государственном бюджете, а с ним и недовольство. К тому же заем в шесть миллионов при финансовом расстройстве Франции имел не больше значения, чем капля воды, упавшая на горячий камень, и, в конце концов, под влиянием денежной нужды Бриенн выступил с главным своим проектом. Это был проект земельного налога, проект обложения земельной собственности дворянства и духовенства. Чтобы подсахарить эту горькую для привилегированных пилюлю, он назвал этот новый налог вспоможением. Но нотабли громадным большинством отвергли это «вспоможение», и Бриенн понял, что далеко он с этим собранием не пойдет, Нотабли были распущены 25 мая 1787 года.

В этой борьбе с алчным двором привилегированные сословия не только одержали победу, но и обманули народ; последний был еще неразвит и радовался тому, что и впредь на нем одном будут лежать государственные тяготы.

Бриенн же от своего плана не отказался. Хотя этот вопрос и послужил уже причиной падения Тюрго, Неккера и Калонна, Бриенн все же мог упорнее отстаивать его, потому что двор всецело был на его стороне; он предпочитал отказаться от предрассудка и согласиться на обложение, чем отказаться от роскоши, дорогих пиров и прочих удовольствий.

Бриенн обратился к парламентам. Парижский парламент без разговоров внес в реестр все королевские эдикты, основанные на заключениях нотаблей. Тогда министр финансов прибегнул к очень хитрому, как он думал, плану. К своему земельному сбору («вспоможению») он прибавил и гербовый сбор, который главной тяжестью своей должен был лечь на третье сословие. Он надеялся, что парламент не выступит против гербового сбора и свяжет тем себя перед общественным мнением народа настолько, что не сумеет противиться и земельному сбору.

Если бы министр первоначально внес один только проект гербового сбора, план его, вероятно, удался бы. Но он внес оба проекта одновременно и, таким образом, дал возможность хитрым парламентским парикам отразить удар с поразительной ловкостью. Они ни слова не сказали о налоге на дворянство и духовенство, а говорили только о гербовом сборе и о тяжести, с какой он ляжет на народ; можно было подумать, что эти бескорыстные члены парламента о себе вовсе не думают. Вследствие этого, симпатии народа склонились на сторону парламента, так как он так же мало мог уследить за подвохами привилегированных сословий в борьбе с двором, как за интригами двора. При бурных криках одобрения возмущенных народных масс парламент отверг оба проекта. В пылу прений парламент увлекся. Было высказано мнение, что право обложения налогами принадлежит только генеральным штатам вообще. Наконец, чтобы окончательно расстроить планы правительства, парламент заявил, что, регистрируя королевские эдикты, он до сих пор пользовался правом утверждения налогов; но, присвоив себе это право, парламент действовал вопреки основному государственному закону, так как только генеральные штаты или другое какое-нибудь общее народное представительство вправе утверждать налоги.