Подвиг Севастополя 1942. Готенланд - Виктор Костевич

– Учитывая ваши успехи в русском, – между тем говорил Тарди, помешивая ложечкой в чашке, – лучшей кандидатуры для командировки в Россию не найти.

«Подонок», – подумал я, ожидавший чего угодно, только не этого. В конце концов, если бы речь шла о Хорватии, я бы мог прихватить с собой Зорицу и периодически скрашивать опасные будни заездами к ней в гости. (Хотя, боюсь, это была иллюзия, не для того она оказалась в Милане, чтобы добровольно вернуться назад.) Но Россия – это было уж слишком, безотносительно к ней, к Елене и даже к остолопу Тарди. А тот продолжал говорить. Оглушенный, я не слышал и половины, лишь изредка обращая внимание на отдельные фразы. Вроде такой:

– Поскольку мы с вами старые фашисты…

«Старый фашист тут ты, – в ярости думал я, – а я новый и в отличие от тебя довольно-таки молодой». Тарди же развивал свои мысли на тему важности военных репортажей для поднятия духа нации и чего-то еще. До меня доносилось:

– Наша публика… Наш вождь…

«Срать я хотел на твою публику, на тебя и на твоего вождя», – хотелось бешено выкрикнуть мне, но это тоже было бы слишком, во всяком случае, для сорок второго года, в котором мы обретались, и я молчал, невозмутимо отколупывая десертной вилкой кусочки от пирожного «Голова мавра».

– Разумеется, я не могу настаивать на вашей поездке, но, думаю, вам самому было бы любопытно поглядеть на военные действия подобных масштабов. Ведь это совсем иной размах, чем Абиссиния и Испания.

«Сам ты рогоносец», – подумал я, отпивая кофе и мучительно соображая, не плеснуть ли остатками ему в физиономию. В следующие двадцать минут мы пришли к полному согласию касательно необходимости и желательности моей поездки, размера командировочных и суммы возможных гонораров.

* * *

Дальнейшее развитие русского сюжета выглядело следующим образом. Дома меня встретила Елена, прямо на пороге. Грусть в ее глазах не скрывала радостного возбуждения.

– Я всё приготовила, дорогой. Осталось лишь сделать некоторые необходимые покупки.

– Что «всё», дорогая?

– Звонил Тарди, сказал, ты на днях едешь в Россию.

– Дорогая, а тебе известно, что ты шлюха?

– Почему, дорогой? – удивилась она, похоже искренне, хотя не без кокетства.

Я залепил ей пощечину. Было интересно наблюдать реакцию человека, я бы даже сказал, женщины, готовой получить подобное от кого угодно, но только не от меня. Строго говоря, ее удивление можно было легко понять: после двух годичных отлучек я давно уже лишился морального права на всякие претензии по отношению к ней. Но надо же соблюдать хотя бы видимость приличий.

Прощание с юной хорваткой оказалось более драматичным. Хотя внешне всё выглядело благопристойно.

– Я понимаю, милый, – говорила она, лежа в кровати на животе, что позволяло мне любоваться очаровательной попкой, которая семь месяцев назад в одночасье завладела моим воображением, позволив на время забыть о войне, редакционных дрязгах и пребывании Елены в моем доме (последняя считала, что это я нахожусь в ее доме, и в этом, увы, была доля истины). – Я всё понимаю, милый, и ты не должен беспокоиться по этому поводу.

Потом были слезы, по счастью, не очень обильные, бутылка фраскати, приличествующие случаю телодвижения и нежное расставание на пороге небольшой комнатенки, снимаемой не без моего участия. «Кто поможет ей теперь?» – грустно думал я, спускаясь по ступенькам и понимая, что любая помощь, оказанная Зорице, не обойдется без ответного дара, вроде того, который я, как мне мнилось, получал безо всякой корысти с ее стороны. Да и в корысти ли дело? Идет война, а женщины в этом мире так беззащитны, что всякому мужчине, не чуждому благородства, сразу же хочется защитить их, прикрыть своим телом, желательно в постели. Черт.

* * *

Последующие сборы заняли двое суток, а спустя еще несколько дней, переехав возвращенную румынам Бессарабию и старую границу на Днестре, я уже катил в пассажирском вагоне по Южной России. Зрелище за окном было довольно утомительным – одна и та же бесконечная равнина, оживляемая разве что покореженной техникой средь буйно зеленевшей в это время года степной растительности. Впрочем, слово «оживлять» в данном случае вряд ли подходило. Как бы то ни было, когда зашедший в купе немецкий ефрейтор сказал: «С приездом, господин репортер», – я был бесконечно рад. Мне захотелось дать ему на выпивку – но я не захотел быть понятым превратно.

– Хорошо доехали, – добавил солдат, – а вот следующий поезд пытались пустить под откос. Обошлось, но погиб офицер.

Я мысленно перекрестился. Что бы сказала Елена, постигни меня подобная участь? Лучше было не думать. Как и о той carte blanche, которую получила бы Зорица в случае моей безвременной трагической кончины.

– Я отнесу ваши вещи на вокзал, – продолжил ефрейтор. В ответ на мой протест прозвучало: – Приказ господина капитана.

Капитану я возражать не стал. В военной обстановке с военными лучше не спорить, им виднее.

Я легко соскочил с подножки и с удовольствием ощутил себя на твердой, пусть и вражеской земле. Полагаю, мой вид для здешних мест был довольно экстравагантен. Чего стоил один тропический шлем, на фоне которого фотоаппарат и пара свисавших с плеч кожаных сумок смотрелись вполне ординарно. Солдат с моим саквояжем в руке уверенно направился через рельсы в сторону сгоревшего строения. Потом мы пошли вдоль путей и разбросанных по соседству невзрачных беленых домов с невысокими изгородями, отделявшими их и примыкавшие к ним огороды от пыльного подобия улицы. Поскольку мой вагон был предпоследним, расстояние до вокзала оказалось порядочным, и я по достоинству оценил заботу неизвестного мне капитана.

Станция выглядела большой и оживленной. С гудками и пыхтением маневрировали паровозы, раздавался, неясно откуда, собачий лай, поспешно двигались группы людей с чемоданами и узлами. Вдоль товарных составов стояли русские полицейские с белыми нарукавными повязками, озабоченно сновали солдаты в зеленовато-серой (или серовато-зеленой) униформе. Сам вокзал представлял собой одноэтажное обшарпанное здание, возле которого возвышалась водокачка красного кирпича и ряд пирамидальных тополей. Мне еще предстояло убедиться, что обшарпанный вид самых разнообразных строений представляет характерную черту этой новой для меня страны.

– Разрешите доложить, господин капитан, – обратился мой Вергилий к невысокому румяному человеку в фуражке. – Господин итальянский корреспондент прибыл. В целости и сохранности.

Немец приветливо улыбнулся и протянул мне руку.

– Капитан Рудольф Хербст, рота пропаганды. Быть в наше время в подобном месте в целости и сохранности – немалое достижение, вы в этом скоро убедитесь. Мне поручено ввести вас в курс дела и оказать содействие на первых порах, пока не приедет Грубер.

Не спрашивая, кто такой Грубер, я ответил капитану улыбкой и привычно назвал себя:

– Флавио Росси. Фронтовой корреспондент газеты…