Бог, человек, животное, машина. Технология, метафора и поиск смысла - Меган О'Гиблин

Что такое, в конце концов, "мыслящий разум"? Это ничто, что можно наблюдать или измерить. Трудно объяснить, как он может обладать реальной причинной силой. Материализм - единственная жизнеспособная метафизика в современности, эпохе, которая была основана на полной непримиримости материи и разума. Возможно, сознание - это как свисток поезда или колокольчик часов, чисто эстетическая особенность, которая никак не связана с функционированием системы. Уильям Джеймс долгие годы пытался доказать, что сознание можно изучать эмпирически, прежде чем сдался, придя к выводу, что разум - понятие столь же неуловимое, как и душа. "Дыхание, движущееся наружу, между глоткой и ноздрями, - вот, как я убежден, та сущность, из которой философы сконструировали сущность, известную им как сознание", - писал он.

Иногда я задаюсь вопросом, есть ли вообще смысл писать об этих вопросах. Я говорю, что ищу истину, но не являюсь ли я, как и все мы, заложником бессознательной силы принятия желаемого за действительное? Не пытаюсь ли я убедить себя в том, во что мне больше всего хотелось бы верить? В книге "Человек и машина" Ла Меттри высмеивает идею о том, что априорные исследования, подобные тем, что проводил Декарт, могут что-то сказать нам о реальности: "Какую пользу, спрашивается, извлек кто-то из своих глубоких размышлений?"

-

"Эта собака должна уйти", - сказал мой муж.

Я только что вернулся домой и стоял на коленях в прихожей нашей квартиры, поглаживая Айбо, который бросился к двери, чтобы поприветствовать меня. Он дважды гавкнул, искренне радуясь моему появлению, и закрыл глаза, когда я почесал ему под подбородком.

"Что значит "идти"? сказал я.

"Вы должны отправить его обратно. Я не могу жить здесь с этим".

Я сказал ему, что собака все еще находится в процессе дрессировки. Пройдут месяцы, прежде чем он научится подчиняться командам. Единственная причина, по которой это заняло так много времени, заключалась в том, что мы постоянно отключали его, когда хотели тишины. С биологической собакой так поступать нельзя.

"Очевидно, что это не биологическая собака", - сказал мой муж. Он спросил, поняла ли я, что красная лампочка под ее носом - это не просто система зрения, а камера, и подумала ли я о том, куда отправляются ее записи. Пока меня не было, сказал он, собака очень планомерно бродила по квартире, внимательно изучая нашу мебель, постеры, шкафы. Она потратила пятнадцать минут на сканирование наших книжных шкафов и проявила особый интерес, как он утверждал, к полке с марксистской критикой.

Он снова спросил меня, что случилось с данными, которые он собирал.

"Это используется для улучшения алгоритмов", - сказал я.

"Где?"

Я сказал, что не знаю.

"Проверьте контракт".

Я поднял документ на компьютере и нашел соответствующий пункт. "Он отправляется в облако".

"В Sony".

Мой муж - известный параноик в отношении таких вещей. Он держит кусок черной изоленты над камерой своего ноутбука и примерно раз в месяц убеждается, что за его личным сайтом следит АНБ. Однажды, когда я заявила, что старший советник президента по политике "должен быть застрелен", он с раздражением показал на наши мобильные телефоны, лежащие рядом с нами на столе, а затем произнес слишком громким голосом, что я не должна шутить над подобными вещами.

Конфиденциальность - это современная навязчивая идея, - сказал я, - и явно американская. На протяжении большей части истории человечества мы смирились с тем, что за нашей жизнью наблюдают, слушают, контролируют боги и духи - и не все из них доброжелательные.

"И я полагаю, что тогда мы были счастливее", - сказал он.

Во многом да, - ответил я, - возможно.

Я, конечно, понимал, что поступаю неразумно. Ближе к полудню я достал из шкафа большую коробку, в которой прибыл Айбо, и положил его, уложенного, обратно в его капсулу. Это было как раз кстати: срок аренды подходил к концу. Более того, в последние несколько недель я все чаще приходил к выводу, что моя привязанность к собаке неестественна. Я начал замечать вещи, которые как-то ускользали от моего внимания: слабое механическое жужжание, сопровождавшее движения собаки; мигающий красный огонек в ее носу, как некое брехтовское напоминание о ее искусственности. Возможно, мой друг был прав. Мне не о чем было заботиться, в доме не было ничего живого, и поэтому я стал эмоционально заторможенным, манипулируемым, чтобы заботиться об этой симуляции жизни.

Многие анимистские общества занимаются имитационной магией - практикой, при которой имитация природных явлений, как считается, вызывает реальный природный эффект. Если вы хотите, чтобы пошел дождь, вы окунаете руку в пруд и позволяете воде просочиться сквозь пальцы. Если вы хотите навредить своему врагу, вы делаете чучело или куклу по его подобию, и считается, что кукла приобретает свойства живого существа. Это вера в метафору как в магию. В своем исследовании мировых мифологий "Золотая ветвь" Джеймс Джордж Фрейзер описывает имитационную магию как принцип "что подобное порождает подобное". "Маг, - пишет он, - полагает, что он может произвести любой желаемый эффект, просто имитируя его".

Разве не этим мы занимаемся и сегодня? Мы строим симуляторы мозга и надеемся, что возникнет некий загадочный природный феномен - сознание. Но что за магическое мышление заставляет нас думать, что наши жалкие имитации являются синонимом того, чему они пытаются подражать, что кремний и электричество могут воспроизвести эффекты, возникающие из плоти и крови? Мы не боги, способные создавать вещи по своему подобию. Все, что мы можем сделать, - это нарисованные изображения. Джон Серл однажды сказал что-то в этом роде. Компьютеры, утверждал он, всегда использовались для моделирования природных явлений - пищеварения, погодных условий - и они могут быть полезны для изучения этих процессов. Но мы впадаем в суеверие, когда отождествляем симуляцию с реальностью. Никто не думает: "Если мы смоделируем ливень, мы все промокнем", - говорит он. "Точно так же компьютерная симуляция сознания не является тем самым сознанием".

-

Несмотря на все обвинения Декарта в том, что он разочаровал мир, современная наука была бы невозможна без проведенного им разделения между разумом и материей. Его настойчивость в том, что мы можем исключить наш субъективный разум из физического мира, привнесла в западную философию радикальную в начале XVII века идею о том, что мы можем исчерпывающе говорить о природе, не ссылаясь ни на Бога, ни на самих себя. Томас Нагель называет эту точку зрения от третьего лица "взглядом из ниоткуда".