Искальщик - Маргарита Хемлин

– Да никакой не Перец! Марик про клад прибежал разведывать! Мы ж с ним клад на Волчьей горе искали!

Рувим рассмеялся. Хоть вяло, но с веселым намерением.

– Ой, клад!.. На Волчьей горе у Переца не клад, а склад был. Он там ворованный товар прятал. Пуговицы. Может, еще что. Наверно, из Марика вытряс, что вы под горой крутились, вот и послал за тобой, чтоб и с тебя допрос снять. А тебя и нету. Марик побоялся домой возвращаться – без тебя. Сидел, ждал, когда объявишься. Ну, сначала я явился. Потом струковцы. То, се. Деда и маму твоих правда убили. Как я и говорил. Марика полоснули. Сколько ему надо было? Малой же. И не крикнул. Ну вот. Потом ты знаешь…

Я немножко подумал.

Ну, убили Марика. Понятно. Что ж, Перец, отец родной, его не шукал? Знал, что он в нашу хату пошел, подосланный, между прочим, как шпион.

Я высказал сомнения Рувиму. Но ответа не получил. Рувим заснул странным образом: с полуоткрытыми глазами, мутными, без цвета, вместо цвета – чернющие зрачки.

Я его толкал-толкал, орал даже с помощью различных грубых слов. Напрасно.

На мой крик заглянула санитарка баба Надя – она меня сильно любила, всегда совала куски хлеба или сухарики. Подгорелые, зато от чистого сердца.

Махнула рукой, чтоб не орал.

– Шо ж… Ниякого толку не зробыш. Вин же пид откос пийшов, биднэсэнькый. Морхвий соби робыть. – Наугад запустила руку под топчан. Пошарудела там – на свет выкатилась ампула. – Нико́му нэ кажи! Вси и так знають, а тоби грих про ридну людыну на вси бокы разносыты. Ты ж своих батькив знайшов… Рувымчик казав. Радувався… Ну, иды, иды соби, потим приыйдэш…

– Пойду. Ему ж на дежурство. Встанет, куда денется…

– Якэ йому дежурство? Нэ сьогодни-завтра прогонять звидсы. Иды, ще до тэбэ напросыться житы…

Добрая женщина открыла мне печальную картину Рувима. При всей своей взрослости я за Рувимом ничего такого не замечал. И вот. Ну, сгонят его с больничной комнаты. Но куда-то ж он пойдет доживать свою жизнь. Когда Рувим окончательно где-то на новом месте устроится, я продолжу. Потому что если устроится не окончательно, то, может, и правда напроситься по старой памяти. Перец его, ясно, выставит. А на меня тень ляжет. А мне ж лишнего не надо. То есть мне лишнего нельзя.

Я показательно похлюпал носом перед бабкой и попросил обязательно сохранить новый адрес Рувима, как-то ж это станет известно – кругом все знакомые-перезнакомые. Мне в связи с срочным перемещением отца некогда тут за Рувимом следить. А то б, конечно.

Когда проходил сквозь базар на Пятницкой площади, заметил Переца. Он разговаривал с Розалией. Стояли они друг от друга на некотором близком расстоянии, но как совсем посторонние. Женщина краем рта вроде выталкивала из себя слова в сторону Переца, а тот мотал головой, ловил в себя. Словит и кивнет, словит и кивнет.

Разошлись они в разные концы.

Я выбрал и пошел за Розалией.

Она двигалась быстро, снег от нахлынувшего не по времени тепла таял, а по краям дороги взялся льдинками сверху. Так эти льдинки она полами пальто сметала. Аж крошки летели.

Дошла до своего дома, через пару минут выскочила с корзинкой. В корзинке что-то завернуто в рушничок. Она бегом по направлению к Пятницкой. Я – за ней.

За церквой на самом подступе к торговым рядам стояло дерево. Дуб высоченный, толстенный. Под ним навалили гору мусора – с базара наносили всякую гадость. Розалия достала из корзинки сверток, засунула под кучу. И побежала через дорогу.

С своей стороны, я осмотрелся кругом. Никого. Время такое – базар последние куски добирает, люди ни туда, ни обратно. И темнеет.

Я вытащил пакуночек за самый край материи – тяжеленький… Полотно развернулось само собой – на грязнющий снег упал револьвер. Я на него наступил, чтоб прикрыть. И не хотел, а получилось удачно.

Слышу, сзади кто-то подходит. Крадучись. Оглянулся – Перец. Различил меня и повернулся спиной. И дернул с места. Причем вспрыгнул вроде козла. Видно, ноги не сразу с перепугу вспомнили, как ступать правильно. Он голове команду дал, а до низа ж не дошло.

С оружием я сразу почувствовал себя. Принял решение молчать. На вопросы Переца отвечать буквально отрицанием.

Отрицание – непобедимое средство борьбы. Хоть вся правда как на ладони, а ты отрицай! И никогда тебе никто ничего не сделает.

Я сто раз перерывал все в доме на Святомиколаевской. А как же. Только ничего интересного не обнаруживалось. Чем занимался Перец, в чем состояла его суть – для меня оставалось невозможной загадкой. Но я чутьем чувствовал, что после укрепления в доме надо приступать к разгадке положения Шкловского. От этого зависели мои дальнейшие планы, которые надо было делать поскорей, чтоб не задерживаться на месте, а идти вперед, к светлому будущему.

Нажраться, приодеться – даже и не цель, а необходимость, чтоб потом, с приходом нужного времени, принести пользу. Главное – впереди. Для того и произошла великая революция.

У меня было убежище. На окраине города, за Троицким монастырем, привольно раскинулся лес.

Чуть дальше – Десна. Мост через реку большой, высокий. Там начинался Киевский шлях.

Я полюбил то местечко. Опоры моста толстенные, деревянные, в три обхвата. Мне всегда нравилось сидеть на бережку, под старой вербой, смотреть на воду, на зеленые от ила и от веков балки, мечтать о чем-нибудь в связи с таинственными Антониевыми пещерами неподалеку, подземным ходом аж до Киевской лавры и тому подобное.

Как-то летом я придумал устроить ночевку на открытом воздухе. Прилег, почти заснул. И вдруг – огромная собака, лает и лает, прямо лезет на меня. Я и так, и так – никак! Испугался. Путь спасения оказался один – наверх. Вскарабкался на вербу по гладкому стовбуру – ни веточки, ни зацепочки, чисто, гладко… Лезу и лезу, лезу и лезу, вроде на небо. И попадаю ногой на ровненькую ступеньку, потом – на еще одну. И вижу сиденье – раздваиваются две толстенные ветки. Причем трошки повыше на одной ветке дупло, хоть еду храни, хоть что. И кто-то ж этот пункт оборудовал себе с неизвестной целью. Поручни приделал с боков – сиди хоть сто лет. Поворозочкой себя привяжи через поручни – спи и не свалишься. Наверно, беляки или наши следили за мостом – тут их дозорные располагались и исполняли свой долг до последней капли. По крайней мере наши.

Именно к своей секретной схованке я и отправился с револьвером в кармане. Там, на высоте, и спрятал моего железного товарища. По-всякому снизу посмотрел – ничего не видно.

Со спокойным сердцем в бодрой холоднючей темноте я отправился домой – к Перецу.

Надо сказать, Перец теперь виделся мне совсем по-другому, чем когда я был в прошлом ребенком. Дети взрослых и не видят насквозь. По невозможности соединить законы собственной детской жизни с жизнью как таковой. Дети – отдельные, и взрослые подобную отдельность поощряют, чтобы запутать и не допустить до себя. От того и встречается проблема.