Цветущий сад - Маргарет Пембертон

— Не стоит думать об этом. — Рамону совсем не хотелось продолжать эту тему.

— Санфорды считаются англичанами, а ваш отец — португалец. Как вы это объясните? — спросила Нэнси после небольшой паузы.

— Мой дед, висконд Фернандо де Гама, занимал пост министра в правительстве королевы Марии. Бабушка была на двадцать лет моложе его и очень красива. Лео Санфорд влюбился в нее, однако повел себя совсем не как англичанин. Вместо того чтобы проявить сдержанность, он похитил ее. Скандал взбудоражил все португальское общество, и они вынуждены были несколько лет скрываться в Америке, пока мой дед не умер. Во время побега моя бабушка, испытывая глубокие материнские чувства, захватила с собой своего сына. Это был мой отец. Тогда ему было два или три года.

— И именно тогда мой дед спас его, вытащив из воды?

— Да. У любовников не было времени дожидаться отправления подобающего им роскошного судна. Оскорбленный висконд преследовал их по пятам, и они отправились в Новый Свет на корабле, набитом ирландскими эмигрантами.

— Какая романтическая история!

Рамону до боли хотелось поцеловать ее.

— У них больше не было детей, — сказал он. — Лео Санфорд оставил моему отцу все свое состояние. Торговые суда для перевозки вин, предприятия в Америке и в Европе. При этом он выдвинул условие, что тот возьмет фамилию Санфорд. Он отправил моего отца учиться в Англию и делал все, чтобы воспитать его в английских традициях. — Улыбка тронула губы Рамона. — Но он явно потерпел неудачу.

— Однако Санфорды жили в Португалии свыше трех столетий, — возразила Нэнси. — Несомненно, они должны считать себя португальцами, а не англичанами.

— Вы недостаточно хорошо знаете их, — сухо заметил Рамон. — Опорто — настоящий аванпост Британской империи. Там всегда начиная с 1700 года жили самые крупные экспортеры вина: Кокберны, Сандеманы, Санфорды — никто из них не говорит по-португальски. Они играют в крикет на своих великолепных площадках, они застроили все побережье в Фоксе, посылают своих сыновей в частные английские школы и выдают своих дочерей за сыновей других виноторговцев.

— Ваш дед не был таким.

— Нет, не был, и это стоило ему нескольких лет изгнания.

— А ваш отец женился на американке.

— За что я ему очень благодарен. — Рамон протянул руку и взял бокал из ее пальцев, удивляясь, зачем он болтает всякую чепуху, когда единственным его желанием было заняться с ней любовью.

От его прикосновения вся легкость и непосредственность беседы пропали. Нэнси никогда так остро не ощущала близость чужого мужчины. Она почувствовала, как сжалось ее горло, не давая ей продолжить разговор.

— Я видела вашу мать еще несколько раз после той первой встречи.

— В Англии?

— Нет, в Бостоне. Сначала она навестила нас, когда мне было тринадцать, а потом, после смерти моей матери, заходила раза два на протяжении года. Она никогда не задерживалась подолгу, и мне всегда было жаль расставаться с ней.

Он был явно расстроен. Она поняла, что ни он, ни его отец не знали о визитах Зии в Бостон.

— Конечно, — сказал он невозмутимо, — Бостон был родным домом моей матери.

Глаза его были прикрыты непроницаемой маской, и Нэнси очень хотелось узнать, что за ней — гнев или ревность.

— Джек и я провели медовый месяц в отеле «Санфорд» на Мадейре.

— Почти все обеспеченные люди проводят медовый месяц в «Санфорде», — спокойно заметил он.

Его губы сурово сжались. Внезапно Нэнси поняла, что сказала глупость. Он выпустил ее руки и закурил сигарету.

— Зия по-прежнему живет на Мадейре? — спросила она, пытаясь снова восстановить ту легкость и непосредственность беседы, которая вдруг куда-то улетучилась.

Он протянул ей сигарету.

— Да, ей всегда нравился этот остров, и она живет там вот уже двадцать лет. — Тон его был вежливым, но настроение у него явно испортилось.

— А «Санфорд» по-прежнему больше похож на роскошный дворец, чем на отель?

Их беседа стала походить на разговор двух незнакомых людей.

— Последний раз я был там три месяца назад. Среди гостей не было никого по титулу ниже английского герцога.

— Значит, большинство гостей аристократы, — сказала Нэнси оживленно. — Любой английский герцог считает себя значительнее отставных королей, которые наводнили всю Европу.

На губах Рамона промелькнула улыбка.

— Как же тогда расценивается титул немецкого барона на страницах «Готского альманаха»?

Щеки Нэнси слегка зарделись.

— Я в большей степени американка, и меня мало это интересует. Мне достаточно, что он любит Верити.

— И свою политику?

— Это его дело.

Рамон заметил, как она сжала пальцы, и понял, что ее зять не сумел привить ей свои политические пристрастия.

— Ваша дочь совсем не похожа на вас, — сказал он.

В свое время свадебными фотографиями Верити и ее мужа пестрели все американские газеты.

— Верити очень мила.

— Но не так красива. — Это прозвучало как неожиданный комплимент в адрес Нэнси. Голос выдал Рамона. Он смотрел на нее, все больше смущаясь. Ей было тридцать пять — на два года больше, чем ему. Вообще он испытывал неприязнь к женщинам, которым за тридцать, с тех пор как его, пятнадцатилетнего мальчишку, совратила любовница отца. Он общался, как правило, с молодыми женщинами. Княгине Марьинской было двадцать пять, леди Линдердаун — всего восемнадцать, а Глории, несмотря на всю ее искушенность и пресыщенность, — только двадцать три.

Красота Нэнси не была для него чем-то необычным. Все женщины в его жизни были красивыми. Он внимательно рассматривал овал ее щек, веер густых ресниц. В ней чувствовалась какая-то беззащитность, с которой раньше ему не приходилось сталкиваться. Ее манеры и проблески скрытого темперамента — вот то, что, несомненно, привлекало его с такой необычайной силой. С самого первого момента их встречи Рамон понял, что полюбит ее. Однако не ожидал, что это произойдет так быстро. Ему не хотелось следовать обычной схеме: он добивается ее любви, и через некоторое время она сдается. Он жаждал ее так безрассудно, как ни одну женщину прежде. Его желание было настолько сильным, что все его тело страстно стремилось обладать ею, Рамон понимал, что Нэнси не из тех женщин, которые с легкостью вступают в любовные связи. Честолюбие ее мужа будет одним из мощных сдерживающих факторов. Кроме того, в запальчивости она призналась, что терпеть не может, когда ее трогают. В этих словах чувствовалась искренность, и он поверил ей. Тем не менее чувственный рот и каждое ее движение говорили о том, что она была страстной натурой. Рамон был заинтригован. Он многое отдал бы за то, чтобы узнать, как она провела медовый месяц на Мадейре.

Ресторан постепенно пустел. Усталые официанты позевывали, но терпеливо ждали. Нэнси посмотрела вокруг, понимая, что вечер неумолимо близится к концу. Воспоминания о счастливом детстве окончились. Выйдя на воздух, Нэнси взглянула на луну, освещавшую поля, покрытые снегом, и вздрогнула. Сейчас она находится в Нью-Йорке, а не в Каусе или Бостоне. Даже не на Мадейре. Всего двадцать пять миль отделяло ее от офиса доктора Генри Лорримера, где в кожаной папке хранится ее карточка, на которой жирными буквами напечатано: «Нэнси Ли Камерон. Диагноз — малокровие. Осталось жить — от трех месяцев до года».