Жизнь переходит в память. Художник о художниках - Борис Асафович Мессерер

В характере Артура Владимировича уживались удивительная наивность с возвышенным настроем души человека, чьи мысли во многом были устремлены в прошлое и обращены к творчеству этого испанского художника. Он как бы вел с ним нескончаемый диалог, предпочитая общение через века разговору с современниками. Когда Артур Владимирович говорил о нем, голос его начинал дрожать, а на глаза навертывались слезы.

Фонвизин любил немногие дошедшие до нас легенды, окутывавшие жизнь мастера; через них он выстраивал для себя его образ. С воодушевлением рассказывал, что, когда Веласкес написал групповой портрет королевской семьи, где изобразил и самого себя за мольбертом, король Филипп взял кисть и своеручно нарисовал у него на груди крест, тем самым награждая его высшим орденом Испании.

Фонвизин восхищался и Рембрандтом. Два имени всегда реяли в его сознании. Артур Владимирович неустанно смотрел репродукции картин этих художников. У него были хорошие репродукции. Он почему-то называл их андерсеновскими (по фамилии издателя, который их напечатал, но я так и не узнал ничего другого о нем). Этот факт — ключ к пониманию того, что делал Артур Фонвизин. Он все время повторял: «Учитесь у стариков! Учитесь у Веласкеса!»

Артур Владимирович имел очень высокий поэтически-художественный настрой: за работой он любил слушать Баха, воспарял духом и так спасался от неурядиц жизни. Сейчас это может показаться странным, но в тот момент жизни было спасительно.

Тем не менее Фонвизин общался и с мастерами — своими современниками. Он ценил дружбу с Михаилом Ларионовым. Она началась давно, еще во ВХУТЕМАСе. Отношения возникли в юности, но каким-то чудом сохранились и продолжились до конца жизни. К сожалению, мы знаем очень мало об этой дружбе, но канву можем обрисовать.

Уже сопоставление имен Фонвизина и Ларионова в искусстве значит много. Михаил Ларионов стал всемирно известным художником, но ему присуща та же наивность мировидения, свойственная и Артуру Владимировичу, что отчасти объясняет истоки их дружбы. Прекрасный и самобытный русский импрессионизм — вот из чего выросли отношения двух художников.

Я ясно помню восторги, которые Артур Владимирович расточал в адрес Ларионова, и что на крошечной кухне — средоточии семейной жизни Фонвизиных — висели маленькие пастели Ларионова. Фонвизин восхищался циклами его картин «Парикмахерские и парикмахеры», «Солдаты» — о них я узнал задолго до того, как увидел (в то мрачное время нельзя было достать даже репродукции).

Между Фонвизиным и Ларионовым существовала переписка, конечно не регулярная, а от случая к случаю, но тем не менее ниточку этой связи можно проследить. На выставке Ларионова в Государственной Третьяковской галерее на Крымском Валу я видел оригиналы его писем, но так и не собрался прийти после еще раз, чтобы их там прочитать. Помню одну лишь фразу, которую мне зачитывал вслух Фонвизин. Ларионов его предостерегал: «Артуша, не доверяй слову „реализм“, действуй по своему чувству!»

Из современных художников Артур Фонвизин выделял Рауля Дюфи, хотя ценил и Жоржа Руо, художника совершенно других взглядов. В свое время, в начале пятидесятых, он часто показывал мне вырезанные где-то из журналов репродукции Дюфи и ими восхищался, но позднее перестал это делать.

Перемены и зигзаги настроения Артура Владимировича всегда были продиктованы исключительно чистыми движениями души художника. Он действовал подобно дикому животному, доверяющему только себе и спасительному инстинкту самосохранения. Оберегал от внешних веяний свою первозданность. Фонвизин искал единственно верный путь становления себя как художника и не хотел следовать ничьим образцам. Уже значительно позже я прочитал воспоминания его жены Натальи Осиповны, которые потрясли меня и фактами, в них отраженными, и поразительным по точности описанием образа самого художника, совершенно совпадающим с моим ощущением его личности. В этих воспоминаниях замечательно рассказано о наивности и детском восприятии мира Артура Владимировича и той грозной каре, которая была уготована ему судьбой, — высылке в Казахстан.

Сейчас трудно себе представить, какой сложный путь проделал Фонвизин в поисках самого себя, как он бежал от всяких жизненных соблазнов в глухие закоулки России и заставлял себя делать архиреалистические натюрморты, чтобы избавиться от ложной красивости. Эти маленькие натюрморты, написанные масляными красками на холсте и снятые с подрамников, поразили меня своей художнической честностью. Артур Владимирович буквально вытравлял все внешнее, эффектное, что могло помешать его поиску.

Я не хочу писать о том, чего не знаю и что можно почерпнуть из других книг, а только попытаюсь сформулировать то, что видел сам и что произвело на меня столь сильное впечатление. Сопоставить аскетично нарисованные композиции с более чем прозаическими предметами (хлеб, селедка, нож, вилка, стакан…) и более поздние натюрморты Фонвизина с пышно цветущими букетами не представляется мне возможным. Но чтобы достичь этих прекрасных цветов, надо было пройти через аскетизм, и Фонвизин это сделал!

Конечно, творчество Артура Владимировича шире, чем натюрморты с цветами. Оно включает и портреты, в основном известных актрис и балерин, и «Цирки» (в память врезались образы цирка Труцци — наездниц, стоящих или сидящих на лошадях…), и пейзажи, с небом, с деревьями. Фонвизин невероятно расширил возможности акварели!

Поскольку меня всегда интересовало, что способствовало выработке неповторимого стиля мастера, и то, как и где это происходило, могу предположить, что период его архиреалистических натюрмортов совпадает с пребыванием в глухих уголках российской провинции. В любом случае следует помнить, что поиск самого себя был главным в работе Фонвизина. Вот что он говорил о своих «Цирках»: «Никто и никогда так не напишет!»

Освоив акварельную технику и приобретя определенное мировоззрение, я всеми силами помогал Артуру Владимировичу в его работе над балетной темой, да и над портретами вообще. Многие известные танцовщицы позировали нам. Среди них были Майя Плисецкая, Марина Кондратьева, Ирина Тихомирнова, Алла Богуславская, Сусанна Звягина и многие другие. Мы с Фонвизиным сидели близко друг от друга, каждый со своими досками и листами бумаги. Это предельно увлекало и выводило на дорогу профессионального творчества. Я очень ценю работы того времени.

Лучше всех позировала Майя Плисецкая. Будучи натурой высоко творческой, в это, казалось бы, пустячное дело она погружалась со страстью: принимала различные позы, характерные для той или иной роли, охотно меняла костюмы и примеряла головные уборы, доставая их из привезенного с собой большого чемодана. Она относилась к позированию как к творческому акту. Это приносило плоды: ее портреты получались лучше всех других. Видимо, художнику нужна такая самоотдача позирующего. А Майя, которая в данной ситуации была всего лишь объектом творчества, буквально стимулировала творцов на художественные подвиги. Ее жизнь была полностью посвящена искусству, в этом была она вся! Артур