История шпионажа времен второй Мировой войны - Ладислас Фараго

Гоше, например, не раз прилагал воистину героические усилия, чтобы направить полученные сведения касательно Польской кампании генералу Гамелену, главнокомандующего армией[16]. Гош рассчитывал, что содержание документов все же выведет генерала из состояния летаргии и заставит изменить отжившую свой век стратегию бесстрастного равнодушия. Он добрался до полковника Прео, друга Гамелена и начальника оперативного отдела штаба главнокомандующего. Прео был категорически не согласен с выводами Гоша и не удосужился даже проверить данные, на которых эти выводы основывались.

Сами французские генералы были склонны игнорировать или отклонять заключения их офицеров разведки. Когда генералу Вейгану представили отчет о моторизованной войне, которая предполагала обновление военной машины Франции, он набросал на полях документа (который, между прочим, был подготовлен Шарлем де Голлем): «То, что Вы написали, глубоко заинтересовало меня, но я не согласен». Это было концом обсуждения вопроса.

Точно так же Второе бюро отличалось от старших французских наблюдателей во мнении относительно хода и оценок уроков Польской кампании. Но генерал Гамелен был настолько далек от разведки, что не нашел времени даже пролистать польское досье Второго бюро.

В штате Второго бюро было множество офицеров, которые навязывали его руководству свое мнение в силу того, что они, как оказалось, были друзьями или протеже генералов. По тому же принципу назначались и военные атташе, и Второе бюро вынуждено было зависеть от них по почти всем вопросам касательно разведки. В последние годы перед Второй мировой войной полковник Дидле — который, как и его адъютант, и его предшественник на этом посту, не владел немецким языком — тем не менее был назначен военным атташе Франции на решающем направлении — в Берлин. Дидле получил это назначение, поскольку был одним из протеже Вейгана. В Берлине он жил беззаботно, не задумываясь о будущем. Отчеты посылал в Венсен (район Парижа), и ныне они воспринимаются как детские сказки. Он так ничего и не выяснил ни о фактической численности германской армии, ни о военной доктрине, ни о тактике, ни об истинном назначении немецких бронетанковых соединений, то есть именно тех соединений, которые вскоре сыграют доминирующую роль в сокрушении Франции.

И Второе бюро увязло в своих традициях. Несмотря на таких его сотрудников, как Гоше и Бар иль, организация эта не соответствовала требованиям времени и была неэффективна. Просчеты Второго бюро простирались от малозначимых тактических упущений до фундаментальных стратегических ошибок. На карте Генерального штаба, выпущенной картографическим отделением, немецкий город Ахен (Aix-la-Chapelle) располагался на территории Бельгии. Главная железнодорожная линия Гамбург — Берлин была отмечена как неспособная к интенсивному движению. Периодические резюме разведки содержали фундаментальные фактические ошибки и совершенно неверные суждения, что не могло в будущем не возыметь серьезных последствий. Историк Марк Блок, служивший офицером разведки во время Второй мировой войны, утверждает, что грубые ошибки в резюме разведки отчасти были причиной катастрофического поражения Франции в 1940 году.

Именно дело разведки, писал Блок впоследствии, предусматривать потребности и заранее представлять необходимые факты. Достоверные сведения должны быть доступны всем, кому требуется. Но вместо этого разведка едва ли выходила за тесные границы, предписанные ей традициями, которым понятие моторизованной войны было неведомо.

В отношении Франции можно без обиняков заявить, что разведывательная служба страны и сама отражала царивший в стране беспорядок и вдобавок способствовала усугублению этого хаоса.

Англия в этом смысле выглядела чуть лучше.

Любому, кто не имеет отношения к спецслужбам, британская секретная служба представляется таинственной, едва ли не фантастической организацией. Британское правительство с упорством, достойным лучшего применения, не опровергало, но и не подтверждало существования разведки либо обвиняло ее во всех смертных грехах, требуя одних только успехов. Сам девиз секретной службы: «Ничего не объяснять, ни за что не извиняться». Все нападки на секретную службу безмолвно проглатывались, виновников не было, однако уж самые нелепые претензии или обвинения все же изредка удостаивались опровержений.

Тайна, которой Великобритания как броней окружила свою секретную службу, отчасти диктовалась осмотрительностью, отчасти просто причудой; в большей степени как раз последним. Это был романтичный маскарад, адресованный британцам, грандиозное шоу шпионажа, которое в 1939 году, накануне Второй мировой войны, представлялось анахронизмом и даже ребячеством.

Рост раздражения этим тайным орудием правительства его величества побудил членов парламента нарушить священную традицию и перейти к открытому обсуждению очевидной деградации секретной службы.

В палате общин Джеффри Мендер оплакал «частое поразительное незнание британским правительством событий за границей». Лис-Смит потребовал убрать секретную службу из-под эгиды министерства иностранных дел, поскольку ее традиции и методы «не соответствуют тем, которые мы вынуждены будем использовать в борьбе с нацистским режимом».

Самый откровенный и красноречивый, как обычно, Уинстон Черчилль, Кассандра тех дней, озвучил самую что ни на есть нелицеприятную критику секретной службы. 13 апреля 1939 года, в связи с оккупацией Гитлером Чехословакии, он заявил: «После 25-летнего опыта в мирное и военное время я полагаю, что британская Интеллидженс сервис является самой прекрасной службой в мире. И все же мы убедились в том, что и в случае оккупации Богемии, и в случае вторжения в Албанию у министров короны не было, по-видимому, подозрений и уж точно убежденности в том, что должно было произойти».

Стагнация секретной службы была очевидна и в стране, и за ее пределами. Наиболее сильно это отразилось на министерстве иностранных дел и автоматически — на британской дипломатии того периода. Члены секретной службы переняли заплесневелые викторианские манеры британских дипломатов и их склонность и к этикету, и к интригам. Политическая разведка стала инструментом, которым злоупотребляли главы отделов, постоянные официальные лица среднего уровня. Анархия царила повсюду, а традиционная секретность покрывала не только конфиденциальные операции, но заодно и анархию.

Во время войны Великобритания опомнилась и стала привлекать в разведку интеллектуалов из самой Британии и стран Содружества. Выдающиеся писатели, такие как Сомерсет Моэм и Маккензи; ученые — Эвинг, Хогарт и Лоуренс; блестящие политики вроде Уилсона и Кокса стали служить специалистами в разведке в наиболее знакомых им областях.

Но в относительно безмятежные дни мира британская разведка возвращается к «корпусу» — горстке пожизненных профессионалов. Некоторые из этих людей проявляют себя как великолепные специалисты, хорошо обученные в легендарном «черном замке», в котором предположительно размещался колледж имперского Генерального штаба по подготовке агентуры, но, как правило, это были люди с долей здравого смысла и воображения. Они до дыр зачитывали учебники. Им была не чужда и способность размышлять, причем даже в духе Фальстафа: «Молитесь, чтобы армии наши встретились в не слишком жаркий день, потому что, клянусь Господом, я беру с собой только две рубашки и вовсе не желаю слишком сильно потеть».