Кто придет на «Мариине» - Игорь Бондаренко

Внутри все здесь было просто, непритязательно: низкие, прокопченные табачным дымом потолки, прочные, грубо сколоченные столы и скамьи, деревянные стены, покрытые надписями, сделанными готическим шрифтом. Они рассказывали о мужестве, о любви, о страданиях — все это в форме афоризмов, поговорок, коротких стихов, и авторами их были моряки. Но не всякий удостаивался чести запечатлеть здесь свою мысль.

Большинство надписей сделано еще до войны, когда в «Черном медведе» вечерами негде было ткнуть пальцем. Теперь же пивнушка пустовала, и последняя надпись принадлежала самому хозяину: «Счастлив тот, кто в наше время не утратил чувства юмора». Он написал это в день, когда его, старого моряка, призвали служить во флот.

Криста Росмайер сидела за столиком у окна. Перед ней стояла чашка с дымящимся кофе. Енихе сразу узнал ее. Она была красивее, чем на фотографии.

Ей шел темно-синий, почти черный форменный китель с золотыми нашивками штурмана дальнего плавания. Из-под него узкой полоской виднелся воротничок блузки безукоризненной белизны. Она сидела свободно, непринужденно, закинув ногу на ногу.

Прошел кельнер Криста сделал ему знак рукой, и он подмигнул ей, как старой знакомой. Ее, видно, хорошо знали, и она чувствовала себя здесь своей. Кельнер принес ей порцию коньяку. Криста поблагодарила едва заметным кивком головы. Отхлебнула глоточек. Потом взгляд ее скользнул по Енихе. Она взяла в руки меню. Отто подошел к ней, как бы тоже интересуясь меню.

— Разрешите присесть, фрейлейн?

— Пожалуйста.

Отто положил на стол «Фолькишер беобахтер» недельной давности. Положил так, чтобы номер газеты могла увидеть Криста.

Росмайер достала пачку сигарет, но она оказалась пустой.

— Разрешите, фрейлейн? — Енихе достал из кармана точно такую же пачку сигарет.

Криста взяла пачку, раскрыла ее. Там не хватало одной сигареты.

— Кельнер! — крикнул Отто показавшемуся в дверях официанту. — Мне двойной!

— Вы бывали здесь до войны? — спросила Росмайер.

— Нет, не приходилось, но много наслышан о «Черном медведе».

— Тот, кто однажды побывал здесь, не забудет это место.

Енихе поднял рюмку, которую ему принесли!

— Ваше здоровье.

Криста тоже подняла свою рюмку, пригубила!

— Вы любите случайные встречи?

— Я люблю счастливые встречи.

Они говорили не слишком громко, но и не слишком тихо, чтобы сидящие за соседними столиками могли слышать этот разговор познакомившихся и, видно, чем-то понравившихся друг другу молодых людей.

Они были «хорошей парой», и те, кто сидел в «Черном медведе», невольно обращали на них внимание. Это было кстати. Если среди присутствующих был тот, у кого за отворотом лацкана притаился знак государственной тайной полиции, пусть он тоже видит и слышит их разговор, естественный и непринужденный.

Когда они вышли из пивной, было уже совсем темно. Черные громады кораблей жались к причалам, погромыхивали якорными цепями — море штормило, и даже здесь, в заливе, по воде бежали белые барашки и подвывал ветер.

Море ночью всегда вызывало у Отто неприятное чувство какой-то скрытой, непонятной опасности. Конечно, если бы ему пришлось сейчас броситься в эту темную холодную воду, он бы не замедлил это сделать. Но даже когда он шел через линию фронта, где каждое дерево, каждый куст заставляли пристально всматриваться в темноту и сжимать пистолет, Отто не испытывал злившего его страха. И хотя он много раз заставлял себя ночью лезть в воду, избавиться от этого чувства не мог. Прикосновение в воде к чему бы то ни было заставляло его тело делать судорожный рывок в сторону. Интересно, что ощущают моряки в таких случаях? Но он не спросил об этом Кристу.

Они шли мимо кораблей, вблизи построек, и потому разговор их был по-прежнему разговором двух недавно познакомившихся молодых людей.

— Всегда, когда мы приходим из Швеции, я испытываю странное чувство. Мы часто идем ощупью к берегу, даже маяк на мысе Варнемюнде во время тревог гасят, все берега Германии погружены во мрак, они кажутся вымершими, такие они тихие, настороженные, и не верится, что совсем неподалеку отсюда Стокгольм и Бройнхем залиты светом.

— Я тоже давно не видел освещенных городов.

Они помолчали немного. Криста остановилась.

— Вот и моя посудина, — сказала она.

У причала стояло сухогрузное судно со сдвинутой далеко к корме рубкой. На борту его была хорошо различима надпись — «Стокгольм», сделанная светящейся краской.

Пароход принадлежал шведско-немецкой компании. Все суда, принадлежавшие шведско-немецким, датско-немецким, немецко-норвежским компаниям, плавали под флагами Норвегии, Швеции, Дании, но это далеко не всегда спасало их от торпед подводных лодок. Три дня назад был торпедирован и затоплен сухогруз «Кайзер», шедший тоже под шведским флагом. Он возил, как и «Стокгольм», из Швеции в Германию железную руду.

Отто и Криста выбрались на окраину порта, взошли на пустой причал, присели на кнехт. Здесь они наконец могли поговорить — опасаться было некого.

— Я привезла вам хорошие новости, Отто. Ваши последние донесения получили высокую оценку. «Хейнкель-177» широко применяется в боевых действиях, но истребители никак не могли нащупать его уязвимые места. Теперь — другое дело. И тем не менее, — Криста сделала паузу, — Центр ждет сообщений о Х-209.

У Кристы Росмайер была редкая память. Она легко запоминала почти наизусть несколько страниц машинописного текста с первого прочтения.

Отто довольно пространно изложил ей план, который сложился в его голове для выполнения задания, и назвал несколько цифр, но она даже ни разу не переспросила его.

— Я очень рад, что наконец встретился с вами.

— Я тоже.

— Когда вы уходите в плавание?

— Завтра.

— И мы встретимся?..

— В пятницу или субботу. Я позвоню, когда мы придем в Постлау.

* * *

Отто Енихе уже освоился с обязанностями командира охранного отряда. Эти обязанности были обусловлены многочисленными инструкциями, приказами, памятками. Всякое нарушение инструкций каралось законами военного времени.

Правда, Енихе, имевший такого высокопоставленного покровителя, как Штайнгау, мог позволить себе относиться к службе «несколько халатнее, чем следовало бы». Так выразился его непосредственный начальник комендант Бартенхауза оберштурмфюрер Шлихте. С комендантом у Енихе сложились скорее фамильярно-дружеские отношения, чем те, которые бывают между начальником и подчиненным. В свою очередь, Шлихте, конечно, надеялся, что Енихе, если понадобится, замолвит слово за него «дяде Францу».

Но как бы ни был расположен Шлихте к Енихе, Отто все равно занимался своими тягостными обязанностями.