Одетта. Восемь историй о любви - Эрик-Эмманюэль Шмитт

При первой же возможности она сбегала из своего интерната и, вскочив на велосипед, отправлялась на пляж. Открытая, снедаемая любопытством, жадная до новых знакомств, она была самозванкой, придумавшей, что они с матерью живут неподалеку. Она была хорошенькая, поэтому ей верили, полагая, что она из местных.

Как многие девочки-подростки ее возраста, она жаждала заняться любовью с мужчиной, преодолеть сложный барьер: ей это казалось чем-то вроде диплома, который должен был ознаменовать окончание отрочества, диплома, позволяющего броситься в настоящую жизнь. Правда, ей хотелось, чтобы это был настоящий мужчина, а не сопляк-однокашник. Уже тогда достаточно амбициозная, она сомневалась, что пятнадцатилетний прыщавый парнишка сможет научить ее чему-то стоящему.

Она изучила рынок мужчин с той скрупулезной серьезностью, с которой позже на протяжении жизни будет подходить к деловым вопросам. В ту пору на территории в пять километров прибрежного песка был лишь один мужчина, выделявшийся на общем фоне: Чезарио.

Ванда внимательно выслушала признания женщин, подтверждавших его репутацию совершенного любовника. Женщины обожали загорелого, высокого, спортивного Чезарио, от природы обладавшего безупречной внешностью — в чем нетрудно было убедиться, поскольку, живя прямо на пляже, он расхаживал в основном в одних плавках. Однако сам он также обожал женщин и занятия любовью.

— Он сделает тебе все, малышка, все — будто перед ним королева! Он будет целовать и вылизывать тебя повсюду, будет покусывать уши, ягодицы, даже пальцы ног, заставляя тебя стонать от удовольствия, и так часами… Послушай, Венди, все просто: нет другого мужчины, что ловил бы такой кайф от женщин. Только он. Ну, вот единственный его недостаток — это то, что он вообще ни к кому не испытывает привязанности. В душе он одиночка. И никому из нас не удалось его удержать. Заметь, что нас это устраивает, видишь ли, можно время от времени вновь попытать счастья. Даже если ты замужем… Ах, Чезарио…

Ванда изучала Чезарио, будто ей предстояло выбрать университет.

Он нравился ей. И не только потому, что женщины расхваливали его достоинства. Он ей в самом деле нравился… Его гладкая, лоснящаяся, как расплавленная карамель, кожа… Его зеленые глаза с золотистыми искорками, белки, отливавшие перламутровой белизной, словно раковина… Светлые волоски, золотящиеся в солнечном свете, сияющей аурой подчеркивали контуры его тела… его торс, стройный, ладно скроенный… Но главное — зад, твердый, упругий, плотский и вызывающе соблазнительный. Глядя на Чезарио со спины, Ванда впервые осознала, что мужские ягодицы влекут ее, так же как мужчин влечет к себе женская грудь: это влечение жалило ее внутренности, жгло тело. Когда Чезарио проходил мимо, руки ее жаждали удержать его бедра, коснуться и сжать их, лаская.

Увы, красавец Чезарио почти не обращал на нее внимания.

Ванда выходила с ним в море на его суденышке, заигрывала с ним, предлагала то стакан воды, то мороженое… Однако он, выждав некоторое время, неизменно отвечал с раздражающей вежливостью:

— Спасибо, Венди, очень мило с твоей стороны, но мне ничего не нужно.

Ванда приходила в бешенство: даже если он не нуждается в ней, то ей-то он нужен! Чем упорнее он оказывал сопротивление, тем сильнее это распаляло ее желание: это должен быть он и никто другой. Ей хотелось ознаменовать начало своей женской жизни с самым красивым мужчиной, даром что бедным; время спать с физически непривлекательными богачами наступит позже.

Однажды ночью она написала ему длинное любовное письмо, исполненное пламенных признаний и надежд, она перечла его и растрогалась сама: несомненно, она выиграет этот поединок. Разве он сможет устоять перед этим любовным залпом?! Когда она встретила его после вручения письма, лицо у него было суровым, он холодно предложил ей пройти с ним на понтон. Они уселись на пирсе, опустив ноги в воду.

— Венди, ты написала мне очаровательное письмо. Я польщен. — заговорил он. — Ты очень славная. И страстная…

— Я не нравлюсь тебе? Я кажусь тебе смешной, ведь так?

Он разразился хохотом.

— Нет, вы поглядите на эту тигрицу, готовую впиться в глотку! Надо же, как хороша. Даже чересчур. В этом-то и загвоздка. Я тебе не какой-нибудь подонок.

— Что это значит?

— Тебе всего пятнадцать лет. С виду и не скажешь, это верно, но я-то знаю, что тебе всего пятнадцать. Надо подождать…

— Но я не желаю ждать…

— Если не желаешь, тогда делай все, что взбредет в голову с кем угодно. Но я бы тебе советовал подождать. Нельзя заниматься любовью невесть как и с кем попало.

— Вот поэтому я и выбрала тебя!

Удивленный ее пылом, Чезарио посмотрел на нее иначе.

— Послушай, Венди, я взволнован, можешь не сомневаться, что, если бы ты была постарше, клянусь, я бы тотчас согласился, немедленно. Или, скорее, тебе и упрашивать бы не пришлось, это я бы бегал за тобой. Но в том-то и штука, что тебе еще надо расти…

Ванда расплакалась, тело ее горестно поникло. Чезарио робко попытался утешить ее, стараясь в то же время удерживать на расстоянии, поскольку она тут же хотела приникнуть к нему.

Несколько дней спустя Ванда вновь появилась на пляже, с выношенной за эти дни уверенностью, что она нравится ему и она его заполучит!

Она обдумала ситуацию и поставила себе цель — завоевать его доверие.

Разыгрывая полного решимости подростка, прекратив возбуждать его и домогаться, она заново принялась изучать его — на сей раз в психологическом аспекте.

В тридцать восемь лет Чезарио принимали за того, кого в Провансе называют glandeur — бездельник: красивый парень, пробавляющийся чем придется, — к примеру, ловлей рыбы, он только и думает о том, чтобы позагорать, искупаться, приударить за девушками, не строя далекоидущих планов на будущее. Однако в данном случае все оказалось не так, у Чезарио была одна страсть: он писал картины. Его деревянная лачуга, расположенная на обочине ведущей к пляжу дороги, была завалена досками и подрамниками — денег, чтобы платить за загрунтованные холсты, у него не водилось. Хотя никто не считал его художником, так, дилетантом, но сам Чезарио мнил себя живописцем. Он не женился, не создал семьи, довольствуясь временными подружками, — это было жертвоприношение, способствовавшее тому, чтобы полностью отдаться призванию художника.

К несчастью, достаточно было беглого взгляда, чтобы понять, что результат не стоил затраченных усилий. Кисть Чезарио порождала сплошь мазню, у него не было ни воображения, ни чувства цвета, ни таланта рисовальщика. Несмотря на часы, без остатка отдаваемые работе, он не продвинулся ни на шаг, поскольку неразлучной спутницей его страсти к живописи была полная неспособность к здравой оценке: он принимал свои сильные стороны за недостатки, и наоборот. Собственную неумелость он трактовал как стиль; спонтанное равновесие, которым порой отличались его объемы в пространстве, он умудрялся разрушить на том основании, что это «слишком классично».