Достойна счастья - Полина Федорова

— Что с тобой, душа моя? Какую неделю сама не своя ходишь. Бледненькая какая-то, кушаешь плохо. Уж не приболела ли? — вывел ее из задумчивости голос отца. — Так мы сей момент лекаря пригласим.

— Нет, папенька, не нужно. Я… совершенно здорова, — с трудом выдавила из себя Лиза и почувствовала, как начали пунцоветь ее щеки. Конечно, состояние ее болезнью назвать ни в коей мере не можно, но и обычным для незамужней девицы таковое не являлось.

— Что ж не весела, птаха моя? — озабоченно посмотрел на дочь Петр Иванович. — А коли хочешь, езжай с Ольгой Самсоновной на мызу, отдохнешь в тиши от шуму гарнизонного. Сейчас время самое подходящее — июль — макушка лета.

Генерал мечтательно прикрыл глаза, вспоминая душистый запах трав и цветов, мерное гудение пчел, золотистый, прозрачный, тягучий как только что выгнанный мед, июльский полдень на мызе, небольшой ферме, что приобрел он лет пять назад недалеко от Архангельска.

— Ба-а-атюшка, — дрожащим голосом произнесла Лиза. Попыталась подавить подступавшие к голосу рыдания, но попытки эти не увенчались успехом, и она залилась горькими слезами.

— Лизанька, ангел мой… — испугавшись сего водопада, Петр Иванович приподнялся было в кресле, но дочь одним движением опустилась у его ног, склонила золотистую голову.

— Простите меня, батюшка, — всхлипнула она, схватила отцовские руки и уткнулась в них лицом. — Простите…

— Да что за беда приключилась-то? — опешил от такого напора Петр Иванович.

— Не к кому мне идти более, кроме вас…

— Да будешь ты говорить толком или нет, — начиная раздражаться от неясности ситуации и недоброго предчувствия, произнес отец.

— Я… у меня… батюшка, у меня будет… ребенок.

— Что? Что ты сказала? — не веря своим ушам, оторопел Тормасов.

Впрочем, Лиза сама до сих пор не могла осознать реальности происходящего. Будучи совершенно не осведомленной по поводу сего деликатного предмета, не она, а Наталия первая забила тревогу. Верная наперсница и служанка, будучи особой любопытной и «страсть как любившей послушать амурные истории», наслышана была и о последствиях оных. Именно Наталия приметила и утренние недомогания хозяйки, и отсутствие в положенные дни неких процессов, кои должны происходить в организме женщины каждый месяц. Связать это все с ночным рандеву в саду не составило для нее труда, тем более что после этого свидания Лиза, смущенно пряча глаза, сунула ей в руки свои нижние юбки и попросила хорошенько отстирать. Расстроенное лицо и крепко сжатые губы хозяйки удержали Наташу от расспросов, да и о чем было спрашивать, когда и так все было ясно как Божий день.

Месяца через полтора после отъезда Дивова Наташа решилась и робко поведала Лизе о своих подозрениях. Та, измученная подступавшей к горлу тошнотой, лежала на кровати и хотела только одного — чтобы все оставили ее в покое. Она мучительно переживала разлуку с Федором, с трепетом и усиливающейся тревогой каждый почтовый день ждала от него весточки, но неделя шла за неделей, а письмо от любимого так и не приходило. Тут еще привязалось странное недомогание: тошнота по утрам, по любому пустяку слезы подступают к горлу. Как дальше жить? Уловив в Наташиных рассуждениях слово «ребенок», Лиза испытала странное состояние, как будто кто-то столкнул ее в бездонную пропасть. Она словно полетела в чернеющую пустоту, и сердце, того и гляди, готово было разорваться от страха. Но смотри ты! Минута, две, три проходят, а она все не разбивается вдребезги, летит и летит, каждую секунду ожидая смерти.

— Еще месяц-другой, барышня, ничего заметно не будет, да и фасоны нынешние талью скрывают, но все равно шила в мешке не утаишь, — подвела итог Наташа.

— Какое шило, какой мешок? — растерянно переспросила Лиза. — Боже ты мой! Что мне делать-то?!

— Ох, барышня, не иначе одно — кинуться батюшке в ноги и признаться.

Лиза устало прикрыла глаза. Ребенок. У нее будет ребенок. Почему будет? Он или она и сейчас уже существует. Здесь, в ней. Лиза прижала руки к животу, попыталась представить себе крошечную жизнь внутри нее, но не получилось. Волной накатило леденящее отчаяние. Вестей от Федора нет и скорее всего не будет. Как все это могло случиться? Она же хотела только проститься, но увидела его, услышала мольбу в его голосе и не нашла в себе силы отказать. Все произошедшее тогда она помнила плохо, как дурной сон, который с трудом вспоминается утром. Торопливые объятия, жесткая, холодная скамья, боль, смутно виднеющийся в темноте силуэт. Уже тогда Лиза чувствовала, что видит его в последний раз, а когда он мимоходом бросил: «Я дам о себе знать», — ухватилась за обещание, как утопающий за соломинку, тешила себя им, успокаивала…

— Что? Что ты сказала?! — прогремел над ухом голос отца.

— Не гневайтесь, батюшка, прошу вас, — взмолилась Лиза.

— Повтори, что сказала! — Тормасов ухватил дочь за подбородок, резко приподнял ей голову.

— У меня… будет ребенок, — проговорила она, избегая его взгляда.

Рука отца вздрогнула. В комнате нависла зловещая тишина.

— Кто? — хрипло спросил Тормасов.

— Что «кто»? — не поняла Лиза.

— Не увиливай, бесстыдница. Кто он? Браузе?

Лиза с ужасом увидела, как наливаются кровью лицо и глаза отца.

— Нет, батюшка, прошу вас, нет! — испугалась Лиза.

— Тогда кто? Говори!

— Его здесь уже нет, — всхлипнула она.

— Нет? Нет…

Лизе показалось, что она почти видит, как в голове батюшки одна за другой проносятся мысли, и, когда он утвердительно произнес: «Дивов» — она в ужасе зажмурила глаза. Петр Иванович резко поднялся с кресла, стремительно бросился к столу, зашуршал бумагами. До Лизы доносилось разгневанное бормотание: «Стервец, паскудник… Пристрелить негодяя… Ничего! Я заставлю… Я потре…» Вдруг Тормасов судорожно вздохнул, потом еще и еще раз, и Лиза увидела, как он медленно стал заваливаться на бок.

— Батюшка! — вскрикнула она, путаясь в юбках, поднялась с пола и бросилась к отцу. — Помогите! Филиппыч! Наташка! Пошлите за доктором!

На Лизин крик сбежалась прорва народу, все толкались, бестолково суетились вокруг Тормасова, кто-то прыскал в лицо водой, кто-то искал нюхательную соль. Наконец, Петра Ивановича уложили на широком турецком диване и замерли в ожидании гарнизонного врача, который не замедлил явиться, так как его квартира располагалась в двух шагах от комендантского дома. Доктор Иван Францевич Гринберг, сухонький невысокий человечек годов сорока, действовал решительно и быстро — выставил всех из кабинета, кроме камердинера Филиппыча, и начал осмотр. Лиза оказалась в числе выставленных. Ее била крупная дрожь, и она никак не могла унять бежавшие по щекам слезы.

— Не убивайся так, деточка моя, — успокаивающе шептала ей Ольга Самсоновна, поглаживая по плечу, а сама с тревогой смотрела на закрытую дверь. — Все будет хорошо…

Но в Лизином мире уже ничего не могло быть «хорошо».