Луна предателя - Линн Флевеллинг

Илар был… — Теперь начиналось самое трудное. Звук имени этого человека словно вызвал его дух. — Он был красив и жизнерадостен, у него всегда находилось время, чтобы отправиться охотиться или купаться со мной и моими друзьями. Он был уже почти взрослый, и нам ужасно льстило его внимание. Я с самого начала сделался его любимцем, и через неделю-две мы с ним начали уединяться, как только представлялась возможность.

Серегил жадно припал к вину и заметил, что его рука, сжимающая кружку, дрожит. Много лет он старался похоронить эти воспоминания, но достаточно было единственный раз произнести ненавистное имя, как прежние чувства забурлили в нем — такие же мучительные, как и в то давно прошедшее лето.

— У меня уже было несколько увлечений — друзья, девушки-родственницы, — но ничего подобного я еще не испытывал. Наверное, можно сказать, что он соблазнил меня, хотя это и не потребовало от него особых усилий.

— Ты его любил.

— Нет! — рявкнул Серегил, прогоняя воспоминания о нежных губах и ласковых руках, касавшихся его тела. — Нет, это была не любовь. Меня просто ослепила страсть. Адриэль и мои друзья пытались предостеречь меня, но к тому времени я был настолько увлечен Иларом, что сделал бы для него все на свете. Как в конце концов и сделал.

Насмешка судьбы заключается в том, что он первым обнаружил и стал поощрять мои не самые благородные таланты. Даже без тренировки мои руки оказались весьма ловки, и мне удавалось выслеживать других, оставаясь незамеченным. Илар стал придумывать мне всякие задания — сначала невинные, потом нет. Я жил тогда одним — его похвалами. — Серегил бросил на Алека виноватый взгляд. — Это довольно сходно с нашими с тобой отношениями — когда мы еще только повстречались. Воспоминания о тех временах и заставляли меня сначала держать тебя на расстоянии: я боялся развратить тебя, как это сделал со мной Илар.

— У нас все было по-другому. Но продолжай: разделайся с этим раз и навсегда. Что случилось потом?

«Он старше, чем кажется», — снова подумал Серегил.

— Что ж, хорошо. Одним из самых яростных противников моего отца был Назиен-и-Хари, кирнари клана Хаман. Илар убедил меня, что некоторые бумаги, хранящиеся в шатре Назиена, помогут отцу добиться своего и что только у меня хватит ловкости «позаимствовать» их. — Серегил поморщился при воспоминании о том, каким зеленым несмышленышем оказался. — Так что я отправился в шатер Назиена. Той ночью все должны были присутствовать на каком-то обряде, но один из родичей Назиена вернулся и поймал меня на месте преступления. В шатре было темно, и он, наверное, не видел, что грозит кинжалом мальчишке. Но мне света хватало: я разглядел клинок и гневный блеск его глаз. В ужасе я выхватил собственный кинжал и ударил его. Я не хотел его убивать, но именно это и случилось. — Серегил горько усмехнулся. — Думаю, даже Илар не ожидал такого, когда послал того человека в шатер главы клана Хаман.

— Он хотел, чтобы тебя поймали?

— О да. Ради этого он и был так ко мне внимателен. Ауренфэйе редко опускаются до убийства, Алек, да и вообще до насилия. Все определяется атуи, кодексом чести. Атуи и клан решают в жизни все: поведение семьи, поведение отдельного человека. — Серегил печально покачал головой. — Илару и другим заговорщикам — а их было несколько, как потом выяснилось, — для достижения их цели — провала переговоров — достаточно было вынудить меня нарушить атуи моего клана. Что ж, своего они добились! То, что последовало, было очень драматичным и назидательным: моя репутация и недвусмысленная близость с Иларом были широко известны. Меня признали виновным в заговоре и в убийстве. Я когда-нибудь говорил тебе, как наказывает за убийство мой народ?

— Нет.

— Есть старинный обычай, именуемый «дваи шоло».

— «Две чаши»?

— Да. Наказание виновного возлагается на его собственный клан. Пострадавший же клан объявляет тетсаг — если семья преступника нарушит атуи и не выполнит свой долг, то убийство любого ее члена считается законным, пока честь не будет восстановлена.

Обычай «дваи шоло» заключается в следующем: виновного запирают в тесной каморке в доме кирнари и каждый день предлагают ему две чаши с едой. В одной чаше еда отравлена, в другой — нет. Преступник может выбрать любую или отказаться от обеих, и так каждый день. Если ему удается выжить в течение года и одного дня, это считается божественным знамением, и его освобождают. Немногим удавалось получить свободу таким образом.

— Но с тобой поступили иначе.

—Да.

Удушающая жара, тьма, слова, которые жалят…

Серегил стиснул кружку так, что пальцы побелели.

— Меня вместо этого изгнали.

— А что сделали с остальными?

— Насколько я знаю, их ожидала каморка и две чаши. Всех, кроме Илара. Он бежал той же ночью, когда меня поймали. Но своего он добился. Клан Хаман воспользовался скандалом, чтобы сорвать переговоры. Все, ради чего моя семья и другие трудились десятилетиями, пошло прахом менее чем за неделю. Успех заговора зависел от одного: сына Корит-и-Солуна нужно было заставить нарушить кодекс чести. И знаешь что?

Голос Серегила внезапно охрип, и он смог продолжать только после того, как снова отхлебнул вина.

— Самым ужасным оказалось не убийство и не позор, даже не изгнание, а то, что люди, которым я должен был бы верить, предостерегали меня, а я из тщеславия и упрямства их не послушал. — Серегил отвернулся, не в силах вынести сочувственный взгляд Алека. — Ну вот, теперь ты знаешь о моем постыдном прошлом. Я рассказывал обо всем еще только Нисандеру.

— Скандал произошел сорок лет назад?

— Для ауренфэйе это все еще свежие новости.

— Твой отец так тебя и не простил?

— Он давно умер. Нет, он меня не простил. Не простили и сестры, за исключением Адриэль. Я ведь не говорил тебе, что Шалар была влюблена в члена клана Хаман? Сомневаюсь, что кто-нибудь из моего клана, на который я навлек позор, будет особенно рад моему возвращению.

Кончив наконец свой рассказ, Серегил допил вино; непрошеные воспоминания о последнем дне на родине мелькали перед его глазами. Гавань Вирессы, гневное молчание отца, слезы Адриэль, насмешки и оскорбления, заставившие его поспешно подняться на борт чужеземного корабля. Он не плакал тогда, как не заплакал и сейчас, но гнетущее чувство раскаяния было так же свежо теперь, как и в тот ужасный день.

Алек молча сидел у стола, сцепив руки. Серегил, стоя у очага и не в силах нарушить молчание, мечтал об одном: ласковом прикосновении этих сильных пальцев.

— Так отправишься ты туда? — снова спросил Алек.

— Да. — Серегил знал это с того момента, когда впервые услышал от Беки о посольстве. Теперь он должен получить ответ на мучительный вопрос; Серегил заставил себя пересечь разделяющее их пространство и протянул к Алеку руку.

— Ты поедешь со мной? Это может оказаться не слишком приятным: быть возлюбленным изгнанника. У меня там теперь нет даже имени.