Гамбара - Оноре де Бальзак

Марианна не могла сдержать слез. Да и Андреа был так взволнован, что глаза его увлажнились. Кухмистера-неаполитанца тоже вдруг взволновали идеи, которые Гамбара выражал хриплым дрожащим голосом. Композитор повернул голову и, взглянув на своих слушателей, улыбнулся...

— Наконец-то вы поняли меня! — воскликнул он.

Никогда у триумфаторов Древнего Рима, торжественно ведомых в Капитолий в пурпурных лучах славы, при восторженных кликах народа, не было в чертах такого выражения, даже когда им возлагали на голову лавровый венок. Лицо музыканта сияло, словно у святого мученика. Никто не решался рассеять его заблуждение. Горькая улыбка тронула губы Марианны. Граф же был потрясен наивностью этого безумца.

— Третий акт! — сказал счастливый композитор, вновь садясь за фортепьяно. — (Андантино соло). Магомет несчастен. Вот он в серале, окруженный женами. Квартет гурий (в ля мажор). Какая роскошь! Поистине, пение счастливых соловьев! (Модуляция — в фа диез минор). Определяется тема (построенная на доминанте ми минор и переходящая затем в ля мажор). Томные, сладострастные звуки сливаются в мелодию, противоположную мрачному финалу первого акта. После плясок красавиц Магомет встает и в большой арии воспевает единственную преданную любовь, которую дарила ему первая жена, и признается, что он подавлен полигамией. Никогда еще композиторы не брали подобной темы. Оркестр и женский хор воспевают радости гурий, Магомет же вновь охвачен грустью, как в начале оперы. Ах, где Бетховен! — воскликнул Гамбара. — Только он мог бы понять это необычайное возвращение первоначальной темы оперы. И как тут все опирается на басовую партию! Именно так Бетховен и построил свою симфонию до минор. Но у него героический характер создан чисто инструментальными средствами, а у меня он создается секстетом прекраснейших человеческих голосов и хором правоверных, стоящих на страже у врат священного жилища. В моем распоряжении все богатства мелодии и гармонии, оркестр и голоса! Как тут выражена суть всех человеческих жизней, безразлично, богаты были эти люди или бедны? Вот она — слушайте: борьба, торжество и скука! Является Али. Коран восторжествовал повсюду (дуэт в ре минор). Магомет открывается отцам двух своих жен: он устал, все ему наскучило, он хочет отречься от власти и, чтобы упрочить свое дело, умереть в безвестности. Великолепный секстет (си бемоль мажор). Магомет прощается с близкими (соло в фа мажор). Два тестя Магомета, назначенные его наместниками (халифами), созывают народ. Торжественный марш. Всеобщая молитва. Арабы преклоняют колени перед касбой — священным домом, из которого взлетает ввысь голубь (та же тональность). Молитва, которую поют шестьдесят голосов с женщинами во главе, венчает это гигантское творение, где отражена жизнь народов и жизнь отдельного человека. Перед вами прошли все волнения, человеческие и божественные.

Андреа смотрел на Гамбара в немом изумлении. Сначала его поразила ужасная ирония: человек, так тонко передававший чувства жены Магомета, не замечал тех же чувств у Марианны; но безумие композитора даже затмевало безумие мужа. Не было ни малейшего проблеска поэтической или музыкальной идеи в оглушительной какофонии, резавшей слух: этому бесформенному произведению совершенно чужды были основы гармонии, самые ее элементарные правила. Вместо искусно развернутой музыкальной композиции, которую описывал Гамбара, клавиши под его пальцами производили хаотическое чередование квинт, септим и октав, мажорных терций и наступательное движение кварт без сексты в басовом ключе, дисгармоничное, случайное сочетание звуков, фальшивые аккорды, казалось, нарочно подобранные для того, чтобы терзать слух даже самых немузыкальных людей. Трудно описать это дикое исполнение немыслимой музыки, — тут нужны какие-то новые слова. С грустью убеждаясь в безумии такого славного человека, Андреа испытывал чувство неловкости, краснел и украдкой посматривал на Марианну; она сидела, опустив глаза, вся бледная, и не могла сдержать слез. А Гамбара, наслаждаясь сумбурным сплетением звуков, время от времени издавал восторженные возгласы, млел от восхищения, улыбался своему фортепьяно, а то смотрел на него с гневом, высовывал ему язык, как юродивый; словом, он был опьянен поэзией, хмелем ударившей ему в голову, и тщетно пытался ее передать. Странные диссонансы, рождавшиеся под его пальцами, звучавшие, как вопли, ему, очевидно, казались небесной гармонией. И, судя по взгляду его голубых глаз, устремленному в иной мир, по нежному румянцу, окрасившему его щеки, а главное, по выражению блаженства, которым экстаз запечатлел его черты, какой-нибудь глухой зритель мог бы подумать, что он присутствует при импровизации, достойной великого артиста. Такая иллюзия возникла бы тем более естественно, что исполнение столь нелепой музыки требовало искуснейшей техники, чудесной беглости пальцев. Должно быть, Гамбара вырабатывал ее в течение многих лет. Надо сказать, что сейчас работали не только его руки. Сложное применение педалей заставляло двигаться все его тело; пот струился по его лицу, когда он силился развернуть крещендо, пользуясь всеми слабыми средствами, какие предоставлял ему неблагодарный инструмент; бедняга весь трепетал, задыхался, вскрикивал; пальцы его быстротой могли бы поспорить с раздвоенным жалом змеи. Наконец с последним грохотом фортепьяно он откинулся назад и оперся головой о спинку кресла.

— Per Bacchus! Я просто одурел! — воскликнул граф, выходя на улицу. — Если бы ребенок вздумал плясать по клавишам, и то лучше получилась бы музыка.

— За целый час ни одного благозвучного аккорда, сплошь диссонансы! Ведь это надо же ухитриться! Вот черт! — воскликнул Джиардини.

— И как это прелестное лицо Марианны не исказится от такой ужасной какофонии, которую она слышит постоянно? — вслух спросил себя граф. — Право, Марианна того и гляди подурнеет.

— Синьор! Надо ее спасти от такой страшной опасности! — отозвался Джиардини.

— Да, — сказал Андреа, — я уже думал об этом. Но, чтобы узнать, не строю ли я свои планы на ложной основе, мне необходимо проверить свои подозрения, проделать опыт. Я приду сюда еще раз, хочу посмотреть, какие музыкальные инструменты он изобрел. Завтра после обеда мы устроим пирушку. Я сам пришлю вина и лакомства.

Кухмистер поклонился. Следующий день граф употребил на то, чтобы обставить квартиру, которую он предназначил для бедной четы. Вечером он пришел к Гамбара и увидел, что присланные им вина и пирожные расставлены на столе с некоторым изяществом, — очевидно, об этом позаботились Марианна и кухмистер. Гамбара с торжествующим видом показал гостю маленькие барабаны: на каждом из них были насыпаны крупинки пороха, при помощи которых он вел наблюдения над природой различных звуков, издаваемых музыкальными инструментами.

— Вот видите, — сказал он, — какими простыми приемами я доказываю великое предположение! Акустика открывает мне таким образом аналогичное воздействие звука на все предметы, до коих он достигает. Все явления гармонии исходят из единого центра и сохраняют тесную связь между собою, вернее, гармонию, единую, как свет, мы нашими искусствами разлагаем на составные части, как призма разлагает солнечный луч.

Затем Гамбара показал музыкальные инструменты, сконструированные по его законам, и объяснил, какие изменения он внес в их устройство. Наконец он с пафосом сообщил, что этот предварительный показ может удовлетворить любопытство только зрительными впечатлениями, но он завершится иначе: гости услышат музыкальный инструмент, способный заменить целый оркестр. Гамбара назвал свое изобретение пангармоникон.