От Каира до Стамбула. Путешествие по Ближнему Востоку - Генри Воллам Мортон

Шейх отгонял мух пальмовой ветвью. Он настойчиво угощал меня печеньем, сделанным в Рединге. Его появление в Сиве — романтическая превратность коммерции.

Наш разговор был так тривиален, что мы сошли бы за двух королей на официальной встрече. Я не задал ему тех вопросов о Сиве, которые хотел бы задать, и, воздав множество похвал чаю, ушел именно в тот момент, когда по этикету уже можно было удалиться.

6

Однажды днем я выглянул из окна гостиницы и увидел группу людей, которые устанавливали во дворе что-то очень похожее на виселицу. Мне сказали, что перед отъездом в мою честь устраивается праздник, а «виселица» нужна для того, чтобы повесить карбидную лампу.

В тот вечер, около девяти часов, едва луна посеребрила пальмовые рощи, на осликах стали съезжаться шейхи и прочие гости. Я вынес из гостиницы все стулья и расставил их полукругом напротив «виселицы». Самый большой стул предназначался для Мамура, три следующих по величине — для врача, офицера «верблюжьего корпуса» и для меня. По обе стороны от нас расселись шейхи и другие уважаемые люди.

Я послал за фунтом чая, но к этому времени был уже достаточно знаком с местными обычаями, чтобы не поручать своему повару приготовить его. Когда шейхи собрались, я сказал, что пришло время выбрать «султана». Последовала глупейшая лицемерная сцена: сначала один шейх уверял, что он недостоин такой чести, потом другой, потом третий, пока наконец не пришлось самого важного из них, который был бы глубоко оскорблен, если бы его не выбрали, чуть ли не силой волочь к жаровне. Он потратил изрядную часть моего чая, заваривая и выплескивая заваренное. Я уже начал волноваться, хватит ли моих запасов.

Наконец вкус удовлетворил его чувствительное нёбо, и он сотворил в большом жестяном котелке горький напиток, который все собравшиеся сочли лучшим чаем, который когда-либо был заварен в Сиве. Держа в руках маленькие стаканчики, взятые мною напрокат в полицейском участке, мы сидели в лунном свете, ожидая, пока из дальней деревни приедут танцоры.

Вскоре послышались звуки тамтамов. Кто-то зажег карбидную лампу, и она белым, более ярким, чем лунный, светом озарила круг довольно значительного радиуса.

Танцоры приближались, и вскоре кроме тамтамов стали слышны еще и флейты, а люди время от времени издавали дикие крики, ритмично повторяя одну и ту же фразу, жалостливый вопль, который прерывался так же внезапно, как и начинался. Наконец в круге света появилась довольно дикая на вид компания во главе с гаффиром, вооруженным длинным кнутом, и полицейским с винтовкой — странные сопровождающие для танцевальной труппы!

Прежде чем станцевать, они выпили изрядно лубчи. Таким образом мужчины и юноши — женщин среди танцоров не было — привели себя в надлежащее состояние экзальтации. Они захлопали в ладоши и закружились вокруг барабанщика и двух флейтистов.

Усевшись на землю, музыканты исполняли нечто монотонное, но приятное. Я пожалел о том, что недостаточно музыкально образован, чтобы записать это. Думаю, технически их музыка есть не что иное, как хот-джаз. Этот, однако, был еще на несколько градусов горячее, чем тот, что мне доводилось слышать даже в Гарлеме. В этой музыке звучали дикость и страстность Ливийской пустыни, ее заунывная, исстрадавшаяся от жажды красота.

Танцоры в какой-то момент пропели ту самую фразу, которую мы слышали, когда они еще только приближались. Это было сиванское наречие. Египетский доктор, например, его не понимал. Я попросил одного из шейхов перевести мне, о чем собственно эта песня.

— Это песня о любви, — сказал он. — Они поют о том, что красота любимой так велика, что даже ночью влюбленный не может сомкнуть глаз…

Сам танец представлял собой зрелище странное и довольно примитивное. Танцоры окружили музыкантов и то подпрыгивали с дикими криками, то, наоборот, забавно припадали к земле. Еще у них было такое, например, необычное танцевальное па — все, как по команде, словно пораженные внезапным общим безумием, нагибались и совершали три прыжка вперед. Такие серии прыжков выполнялись неукоснительно через равные промежутки времени — видимо, для ритма, и были, в сущности, ничуть не комичнее танцев, вошедших в моду в последние двадцать лет. Во время войны, например, появилось танцевальное движение, состоящее из трех коротких перебежек и следующего за ними падения. Надо сказать, что танцы жителей Сивы выгодно отличаются от подобных изысков.

Самое ужасное в таких танцах, исполняются ли они в Лондоне или в Сиве, — это их монотонность. Лубчи сделал свое дело — танцоры были неутомимы. Мне сказали, что они могут продолжать целую ночь.

Я разговорился с молодым доктором. Это был египтянин, который много лет прожил в пустыне и в Сиву переехал из Бахарии, оазиса, где, как он рассказал мне, танцуют не мужчины, а женщины. Они исполняют довольно странный древний танец, в котором участвуют только бедра: стоя спиной к зрителям, танцовщицы двигают ими под барабанную дробь и флейты. Бахарийских женщин держат взаперти, кроме тех вечеров, когда они танцуют.

— Помню, однажды, — рассказал доктор, — мне пришлось пойти к шейху и сказать ему, что если я не смогу осмотреть его жену, то она может умереть. «Хорошо, — ответил он. — Но как только она выздоровеет, я с ней сразу же разведусь». И так и сделал!

— Как вам аборигены? — спросил я.

— Они… первобытные люди. Если антрополог изучает первобытного человека, ему не нужно откапывать из земли черепа, которым тысячи лет, — нужно просто приехать в оазис и посмотреть на живых. Все обычаи и верования Древнего Египта, теряющиеся в глубине веков, здесь сохранены, и каждому практикующему врачу, попавшему сюда, приходится столкнуться с колдовством.

В круге света, отбрасываемого лампой, появилась весьма жеманная пожилая женщина с ярко-рыжими волосами, нарумяненными щеками, унизанными перстнями пальцами. Она была закутана в одежды кричащих цветов и обута в темно-красные арабские туфли из мягкой кожи и без задника.

— Кто это? — шепотом спросил я доктора.

— Танцовщица, — ответил он. — Она приехала сюда из Триполи давным-давно. Тогда она была очень красива, и мужчины по ней с ума сходили.

С появлением женщины образовался еще один круг. Еще один ударник и еще один флейтист уселись посередине. После долгих кокетливых приготовлений танцовщица сделала неуловимое, очень плавное движение и оказалась в середине круга. Лицо ее скрывала черная чадра, чему я очень удивился, поскольку пришла-то она без чадры.

— Женщина не должна танцевать без чадры. Таков обычай, — объяснил врач.

Я надеялся, что красотка из Триполи внесет некоторое разнообразие в происходившее, но ее танец, состоявший почти исключительно из ритмичного покачивания бедрами, оказался столь же утомительным, как движения танцоров в соседнем круге. Она проделывала все это примерно час, потом к ней в круг вошел мужчина, и они стали танцевать вместе. Если, как считают некоторые, танец изначально произошел от сексуальных движений, — что ж, тогда я стал свидетелем едва ли не самого древнего из всех танцев.