Как стереотипы заставляют мозг тупеть - Клод М. Стил

Наше общество очаровано генетическими объяснениями всего – от алкоголизма и гиперактивности до счастья. Идея, что генетика лежит в основе разницы полов в математических успехах, прямо как и расовые различия в спортивных показателях, о которых я упоминал раньше, кажется, обречена очаровать нас. Например, в январе 2005, в речи, произнесенной в Массачусетском технологическом институте (MIT) в начале конференции о присутствии женщин в науке тогдашний президент Гарвардского университета Ларри Саммерс сказал: «Существует три широкие гипотезы об источниках существенных несоответствий, которые отражены в документах конференции и были описаны ранее в отношении женщин в высококлассных научных профессиях. Первую из них я бы назвал высокомощной рабочей гипотезой. Вторая – это то, что я бы назвал дифференциальным наличием природных способностей на высоком уровне, и третьей гипотезой я бы назвал разную социализацию и схемы отбора в исследовании. И, на мой взгляд, их важность идет именно в том порядке, который я только что описал».

В середине речи Нэнси Хопкинс, выдающийся биолог из Массачусетского технологического института, вышла. Вскоре ученые на конференции были в смятении – в основном, в споре о предполагаемом значении второй гипотезы Саммерса. Через несколько часов СМИ начали освещать происходящую неразбериху – брали интервью у участников в качестве свидетелей речи Саммерса. В течение нескольких дней телевизионные и радио ток-шоу, статьи на развороте с письмом редактора и медиа-эксперты сосредоточили внимание общественности на его замечаниях и на аргументах его сторонников и недоброжелателей. Люди призывали Саммерса в ближайшее время уйти в отставку. Протесты в Гарвардском университете активизировались в последующие за конференцией недели и месяцы. 15 марта того же года члены факультета искусств и науки в Гарварде проголосовали 218 к 185, что у них больше нет доверия к Саммерсу как к президенту Гарвардского университета. Он выдержал это голосование, заручившись поддержкой Гарвардской Корпорации, органом попечителей, управляющих Гарвардом. Но через год, чтобы предупредить еще один факультетский вотум недоверия, Саммерс подал в отставку. К этому времени в период его президентства возникли и другие проблемы. Дебаты по поводу его руководства расширились. Но мало кто поспорит, что конец президентства Саммерса начался с того, что он считал небрежной ссылкой на свою вторую гипотезу – различия полов в математике и естественных науках были существенно укоренены в различиях полов в генетической способности к математике.

Стив Спенсер и я не были особенно заинтересованы в генетическом объяснении различий полов в математике. Наша идея заключалась в том, что стигма имела больше общего с этими различиями, чем люди обычно думают. Но мы знали задолго до эпизода с Саммерсом, что генетический вопрос имел огромный культурный вес. Кроме того, он выступал как возможное альтернативное объяснение наших экспериментальных результатов. Нам приходилось иметь это в виду.

В нашей зарождающейся исследовательской программе не существовало мелочей. Мы дошли до того, что две правдоподобные, но очень разные идеи могли бы объяснить наш простой вывод, что, после того, как мы тщательно отобрали женщин и мужчин, которые имели сильные и равные математические навыки, женщины выступили хуже, чем мужчины, на трудном тесте по математике, который мы им дали, то есть показали классическое отставание. Наше объяснение было в том, что разочарование во время сложного теста по математике заставило женщин беспокоиться о подтверждении или видимом подтверждении мнения общества о том, что у женщин плохие математические способности, и вот это беспокойство в свою очередь мешало их работе. Так, мы увидели «ошейник» стигмы, вмешавшейся в математику.

Другое объяснение было в том, что женщины отстают из-за чего-то, имеющегося в женщинах, например, психологической уязвимости или некого фактора из второй гипотезы Саммерса.

Нам нужен был эксперимент, который мог бы показать нам, какой из двух выводов был лучшим о наших находках. В этом состоит веселая и напряженная часть науки: противопоставление двух идей в эмпирической проверке. Если вы придумаете хороший эмпирический тест, вы надеетесь получить четкий ответ. В этом случае четкий ответ будет иметь подразумеваемые значения. Он покажет нам, обнаружили ли наши предыдущие эксперименты действительно нераскрытое влияние на женские математические способности – стигматизированную гендерную идентификацию в Соединенных Штатах – или просто выявит давно предполагаемое ограничение в способности женщин к математике, которое проявляется в высшей математике. Это был бы эксперимент с реальными ставками.

Но что это мог быть за эксперимент?

Пытаясь найти ответ, мы поняли кое-что еще о нашем объяснении. Мы спорили относительно целеустремленных женщин, решающих трудный тест по математике, что давление от опасения подтвердить стереотип было частью их обычного опыта в сдаче сложных математических тестов. Все, что им требовалось, чтобы почувствовать давление, было разочарование – неизбежный спутник сложных математических тестов. Разочарование заставило бы культурный стереотип прийти на ум и восприниматься как имеющий отношение к ним лично. Это означало, что для оказания такого давления не требовалось ничего лишнего. Просто дайте математически мотивированным женщинам трудный тест по математике, и они почувствуют давление автоматически в нашей лаборатории и, предположительно, в реальной жизни.

Таким образом, задача в создании хорошего эксперимента не была в том, чтобы отыскать нечто дополнительное к реальной жизни, что вызвало бы давление на женщин во время теста по математике. Задача состояла в том, чтобы найти что-то дополнительное к реальной жизни, чтобы снизить давление, которое женщины, как правило, чувствуют во время таких тестов, чтобы как-то убрать «ошейник» стигмы во время сложных математических тестов.

Если бы при снижении давления улучшилась результативность женских тестов, тогда мы бы знали, что именно давление подорвало их работу в наших более ранних экспериментах.

Но как снизить это давление?

Сначала мы думали попытаться убедить их, что негативный стереотип о женщинах и математике был ложным. Если они перестанут верить в стереотип, возможно, они не будут беспокоиться о его подтверждении. Но потом мы поняли, что, даже если сможем убедить их в том, что другие люди не верят широко распространенному стереотипу, будет значительно сложнее. Они бы все равно могли беспокоиться, что выполнение ими теста заставит других людей – возможно, самих авторов эксперимента – посмотреть на них стереотипно.

Потом у нас появилась простая идея. Мы представим тест таким образом, чтобы культурный стереотип о математических способностях женщин не имел отношения к их результату. Мы скажем что-то вроде: «Вы, возможно, слышали, что женщины не успевают так же, как мужчины на сложных стандартизированных математических тестах, что неверно для специальных стандартизированных тестов по математике. В специальных тестах женщины всегда работают так же хорошо, как и мужчины». Это близкий пересказ того, что было сказано в реальном эксперименте.

Простая инструкция. Но представление теста таким образом меняло смысл любого разочарования, которое испытывали женщины. Оно не было знаком того, что перед вами женщина, потому что специальный тест не мог ничего сказать о женщине или о сфере в целом, если на то пошло. Они находились теперь в той же лодке, что и мужчины, проходящие этот тест. Их разочарование могло подтвердить, что они не успевали в математике как личности, но оно не могло подтвердить, что они не успевали в математике потому, что они были женщинами.