Анахрон-2 - Елена Хаецкая

Она повернулась и выбежала вон, захлопнув за собой дверь.

* * *

Сигизмунд проснулся. Он лежал на полу. Замерз и затек. Рядом дрых кобель, положив морду на чью-то вязаную шапку с помпоном. Было невыносимо.

Он помнил, как начал пить. Помнил, как изобрел «септаккорд». Потом… потом, вроде, приходили. Сигизмунд напрягся. Кто? Сосед Михаил Сергеевич? Или соседка гражданка Парамонова. Впрочем, она не Парамонова. Забыл.

Может, Аська приходила? Нет, Аська бы его не оставила лежать в опрокинутом стеллаже и стыть. Аська бы набралась за компанию и стыла бы рядом…

Вспомнил. Аськина сестрица приходила. Стро-огая… А Аська то ли приходила, то ли нет. Скорее всего, да. А чья это шапка?

— Кобель, откуда шапка?

Кобель стукнул хвостом по полу и осклабился.

Сигизмунд побрел на кухню. Долго пил воду из чайника. Пошарил в холодильнике, обнаружил супчики. Явно аськиного происхождения. По привычке глянул на руку — посмотреть время. Вспомнил, что часы разбил. На днях. Взял вот и разбил. Чтобы не тикали. Деградируем-с.

Тяжко побрел по квартире. Узрел размашисто намалеванный на стене «пацифик». Привычно отреагировал на него фразой «All you need is love» и вдруг… ВСПОМНИЛ ВСЕ!

Ой, неудобно-то как!..

Пошел к телефону — звонить и извиняться. Почти уже набрал номер, как осенила светлая мысль: может быть, все-таки для начала время узнать? Было полтретьего ночи. Ничего, Аське еще можно звонить.

— Алло, Аська?

— Прорезался, бизнесмен прихиппованный? — с удовольствием спросила Аська. — Как поживаешь? Головка не бо-бо?

— Бо-бо, — угрюмо сказал Сигизмунд. — Слушай, что я там творил?

— Меня там не было, я не видела…

— Как — не было? А шапка чья?

Аська развеселилась.

— Морж, ты извращенно озабоченный. Сестрицы моей домогался грязно. Кобеля на нее науськивал, по квартире скакал, песни пел, на кухне ее зачем-то запер… А потом напугал. Нехорошо-о… Как супчик-то, вкусный?

— Не знаю, не ел еще. Худо мне, — пожаловался Сигизмунд.

— А с чего тут хорошо быть? — рассудительно произнесла Аська. — Похмелись лучше, если осталось. Осталось?

— Невыносимо мне, — простонал Сигизмунд. — Извинись там за меня перед Викой…

— Сам извиняйся, буду я еще… Что я тебе, телефон?

— Озо, — сказал Сигизмунд.

— Что?

— Да так… А что она говорила?

— Что ты мудак, говорила. Слушай, а ты правда до нее домогался, Морж?

— Это я по фамилии Морж. А по жизни я человек.

— Говно ты, а не человек, — беззлобно обозвала Аська. — Похмелись и спать иди. Тебе завтра тараканов морить.

Аськина сестрица, к немалому удивлению Сигизмунда, пришла к нему на следующий день, к вечеру. Как ни в чем не бывало. Поздоровалась, улыбаясь.

— Проходите, — сказал Сигизмунд, чувствуя неловкость. Хуже всего было то, что он не мог вспомнить вчерашнего во всех подробностях. — Ваша шапка…

Она взяла свою шапку с помпоном, сунула в пакет. Уловила взгляд Сигизмунда, невольно скользнувший по пакету, усмехнулась.

— Нет, сегодня без супчика. Я из Публички.

Сигизмунд слегка покраснел.

— Кофе хотите? Или чаю. Погода ужасная.

— Я заметила, — сказала Вика, снимая куртку. Сигизмунд подхватил куртку, понес на вешалку.

У аськиной сестрицы была отвратительная европейская манера не снимать, входя в дом, уличную обувь. Развратилась, небось, за границей. Там-то из дома в авто, из авто на мостовую, мытую с мылом, да снова в дом. Или в офис с ковролином. А здесь изволь месить грязь через весь двор…

Впрочем, в том бардаке, который сейчас царил у Сигизмунда, это было и неважно.

— Я бы выпила кофе, — манерно сказала Вика.

Она пошла за ним на кухню, явно забавляясь. Сигизмунд в очередной раз почувствовал себя полным дураком. Впрочем, вот уж к чему не привыкать.

— Вы уж извините за вчерашнее, — проговорил он. — Садитесь.

Вика уселась за стол. На «девкино» место.

— Пустяки. Анастасия сказала, вас обокрали. Это тяжелый стресс. — Она помолчала, глядя, как он готовит кофе. — У меня был тяжелый стресс в Рейкьявике. Была большая проблема с языком. Там совсем другой диалект, не такой, как на континенте. Нужно было все время держать в голове язык, манеры. Необходимо было себя хорошо зарекомендовать. Это трудно в чужом обществе. У них очень консервативное общество.

— Да, — проговорил Сигизмунд со старательным сочувствием. Аськину сестрицу волновали совершенно чуждые ему темы.

Он поставил перед ней чашку кофе. Она бегло поблагодарила и продолжала, спокойно и сдержанно:

— Я была все время в напряжении и на Пасху у меня был срыв. Я напилась и забыла язык, совсем забыла. Ходила по Рейкьявику, говорила по-русски, меня не понимали, только смотрели удивленно. Я была совсем пьяная. — Она рассказывала с легкостью и откровенностью, с какой участницы западных (а теперь и наших) ток-шоу выкладывают в прямой эфир свои сексуальные, алкоголические и иные сложности. — Исландцы казались мне как манекены. Я им говорила, кажется, что они как манекены, но они не понимали…

— Трудный исландский язык? — спросил Сигизмунд, чтобы поддержать беседу.

— Это германский язык с множеством архаичных форм, если сравнивать с более современным норвежским. Исландия много лет имела очень слабые связи с континентом… Впрочем, в Норвегии два языка, знаете?

Сигизмунд этого не знал.

— Я вчера здорово накуролесил, вы уж извините…

Она улыбнулась.

— После того, как у меня был на Пасху срыв, моя руммейт — она японка, тоже аспирантка, — сказала: «Вика, ты как русский медведь».

Сигизмунд засмеялся.

— Вы не похожи на медведя. Японка плохо знает Россию.

Вика и впрямь мало походила на медведя — субтильная, светловолосая, с тонким затылком.

Неожиданно для самого себя Сигизмунд начал рассказывать ей о Черном Солнце. Ему почему-то не хотелось, чтобы она думала, что он пошло нажрался из-за украденного офисного оборудования. Она слушала очень внимательно. Рассказывать было легко.

— «Жизнь бессмысленна»… — повторила она в задумчивости. — Одна из основных проблем современного общества… Это болезнь индивидуализма, Сигизмунд. Как ни странно, но человек, который ощущает себя «колесиком и винтиком» или заменяемой частью большого рода, такой болезнью не страдает. Его жизнь осмысленна, потому что вписана в общее дело, которое простирается и в прошлое, и в будущее… Незаменимых нет. Вы будете смеяться, но это надежно держит. Когда вы живете в доме, который построил ваш прадед, и знаете, что этот же дом унаследуют ваши внуки, — вам спокойно… — Она помолчала, посмотрела куда-то в потолок. — Забыла, кто из французов сказал: «Родись, живи, умри — все в том же старом доме…»