Винки - Клиффорд Чейз

утром одна очень глупая семья шла пешком в церковь, — начал папа. — У их повозки поломалось колесо, а позволил» себе отремонтировал» его они не могли. Путь до церкви был неблизкий, дорога была грязной, и они завели разговор о том, как замечательно было бы купить новую повозку.

— Я уже представляю, как бы мы в ней ехали, — заметила мама. — Это такая красивая, сверкающая повозка.

Мама, Хелен и Джон засмеялись, как только папа начал говорить фальцетом. Обычно он был довольно молчалив, но, когда у него было хорошее настроение, мог рассказать что-нибудь интересное.

«Мы доберемся до церкви через минуту, — сказал отец. — Мы полетим словно ветер». «И все в городе увидят, как я еду прямо на переднем сиденье», — сказала девчушка. «Я тоже, — сказал младший брат, Айки. — Я тоже поеду спереди!» «Нет, Айки, тебе не хватит места рядом с папой», — ворчала девочка. «Так, — сказал отец, — Айки, не балуйся и езжай позади вместе с мамой». «Не хочу!» — кричал Айки. «А придется», — отвечала сестра. Теперь смеялась даже Рут, а сам папа хихикнул в предвкушении концовки.

— И вот Айки стал прыгать в грязи и орать: «Нет! Нет! Мне не нравится на заднем сиденье! Я хочу сидеть впереди!» И мальчишка наделал такого шуму, что отец закричал: «Айки, убирайся вон из повозки!»

4

Винки вздохнул. Волнообразные телефонные провода создавали случайную игру света и тени на бежевом потолке машины, усеянном маленькими дырочками. Он видел себя как Мари, которая надеялась и пыталась выжить, росла, — такой, какой она была; и он знал не только, как долго ей пришлось бы ждать осуществления своей мечты, но еще и то, как все это закончится — здесь, на заднем сиденье белого седана, который ездит по кругу.

Было время, когда Мари не могла ничего изменить ни в жизни Рут, ни в своей собственной, точно так же, как и Винки не был в состоянии изменить что-либо в своей. Живет девочка по имени Рут, живут ее родители, до них — родители ее родителей и т. д. Позже Рут сама станет мамой, у нее будут дети. Все это — факты. Даже теперь Винки хотел восстать против них, отказаться от них, но они продолжали кружиться перед усталыми глазами его памяти.

Можно сказать, что вся жизнь медведя в роли игрушки превратилась в одно продолжительное заклинание, которое сотворило наконец чудо обретения жизни. Часть Винки надеялась понять это заклинание с помощью воспоминаний, может, даже призвать на помощь его магическую силу и снова обрести свободу.

В восемьдесят седьмой раз автомобиль повернул налево, притормаживая со скрежетом. Винки лениво дернул наручниками, и неровная пластмасса врезалась ему в лапу. Он не хотел вспоминать свою жизнь с любовью, он не желал испытывать любовь, лишь обращаясь к прошлому. И все же он любил Рут даже теперь. Это он тоже был не в состоянии изменить.

5

За окном комнаты Рут скрипел и шелестел огромный тополь.

— «Вы владеете ситуацией, если понимаете, что жизнь смертного существа — это лишь самообман и никак не правда бытия», — читала вслух Рут, старательно произнося длинные слова. За завтраком она заявила, что с этого дня будет каждый день читать «Науку и здоровье». Мари раздражала такая очевидная попытка снискать благосклонность родителей, но она признавала, что этот способ мог помочь девочке получить заветную скрипку.

— «Мысленно отрицайте каждый недуг… Преодолейте страх, обратившись к божественному Разуму».

Разум Мари приказал ее стеклянным зрачкам помутнеть от скуки. Ночью она решила, что отныне будет зваться Ртом. Каждый раз, когда Рут произносила «Мари», медвежонок мысленно выкрикивал «Рот», чтобы стереть из памяти имя того бедного медведя, который не в состоянии ответить. «Обуздайте свои пристрастия…» «Рот, Рот, Рот», — размышляла теперь она, пытаясь почувствовать своим зашитым ртом, как это произносится. На секунду она почти поверила в то, что ощутила это, но на самом деле эта игра начала ей надоедать. «Задушите эти грехи, как только они появятся на свет… Разрушьте грех…»

Мари сама ощущала себя так, будто ее задушили и разрушили. Эти поучения были словно обои этого дома. Казалось, Мари вдруг увидела в этом витиеватом узоре лицо чудовища, злое и отвратительное, с волосами мышиного цвета, как у матери, и грустными, глубоко посаженными глазами, как у отца, — Отче наш, Матерь Божья…

К счастью, Рут отложила книгу как раз в этот момент, и образ рассеялся.

— Понемногу каждый день, — сказала Рут, и у медвежонка отлегло от сердца. Затем она взяла Мари на руки и принялась шепотом мечтать о том, как она будет играть в оркестре, когда вырастет, и обо всем том удивительном, что ей еще предстоит сделать в жизни. Дыхание девочки так же приятно щекотало слух Мари, как и услышанная музыка. Оно привело медвежонка в состояние лихорадочного предвкушения, причем не только будущего Рут, но его собственного.

— Но бесполезно докучать ему этим, — неожиданно предупредила девочка, имея в виду своего отца. — Посиди-ка здесь тихонько, — сказала Рут, кладя Мари, и побежала на улицу играть. Мари же стала прислушиваться к каждому слову, к каждому звуку, раздававшемуся в доме. Концерт сделал ее уши еще более чувствительными. Она обнаружила, что может многое слышать, если сосредоточится: воду, выплескивающуюся из поддона холодильника, когда Джон нес его к раковине, редкие слова врача, навещавшего маму по поводу ее головных болей: «Психическая дисфункция… внутренняя инфекция… внутренние ядовитые испарения…»

В тот вечер, когда папа вернулся домой с работы, Мари сомневалась, сможет ли Рут удержаться от разговора о своем заветном желании. Девочка заговорила об этом не сразу, а во время ужина, сболтнув:

— Папа, можно мне играть на скрипке?

Мари, сидевшая наверху, вздрогнула. Листья тополя, что рос за окном, казались темными, словно бархат.

— Посмотрим, — медленно проговорил отец.

Мари и раньше слышала от него подобный ответ. Возможно, в этот раз он на самом деле собирался подумать. Мари не знала наверняка. Она ждала с еще большим нетерпением. Казалось, ее собственная судьба, ее собственные желания тоже заигрывали с ней, отказываясь дать ответ.

Из столовой доносился стук вилок о тарелки.

— Если бы у меня была скрипка, — мечтательно промолвила Рут, — я бы играла Бетховена, Моцарта и еще Гайдна.

— А… хм… — вырвалось у отца.

Тон его голоса не изменился, но казалось, Рут не в состоянии остановиться.

— Я буду играть с Чикагским симфоническим оркестром, и я буду сидеть вместе с остальными скрипачами, и…

— Конечно, Айки, — прибавил брат, и все засмеялись.

Мари испытывала свое привычное чувство возмущения, но,