Преступление в Орсивале - Эмиль Габорио

Гепен уже совершенно оправился и, обретя под влиянием воспоминаний нечто вроде красноречия, говорил с неистовой горячностью, потрясавшей слушателей.

– Раньше я и не думал, что пойду в услужение. Мой отец был состоятелен и даже богат. У него была земля в окрестностях Сомюра, и он слыл одним из лучших садоводов в департаменте Мен и Луара. Он заставлял меня учиться, и с шестнадцати лет я постигал садоводство в Анже у Леруа. Через четыре года меня уже считали знатоком своего дела. На мое несчастье, отец, давно вдовевший, умер. Он оставил мне превосходные земли стоимостью, по меньшей мере, сто тысяч франков. Я продал их за шестьдесят тысяч и отправился в Париж. В ту пору я словно обезумел. Я испытывал лютую, неутомимую жажду наслаждений, хотел изведать все радости жизни и притом обладал железным здоровьем и шестьюдесятью тысячами. Я считал, что Париж тесен для моих пороков, в нем, казалось мне, недостает возможностей для удовлетворения всех моих вожделений. И еще мне думалось, что шестидесяти тысяч мне хватит навечно. – Гепен умолк, вспоминая давнее прошлое, и прошептал: – Да, славное было времечко! – Потом продолжил рассказ: – Через восемь лет деньги кончились. Я остался без гроша, но хотел продолжать прежний образ жизни. Надеюсь, вы меня понимаете? Вот в ту пору как-то ночью и зацапали меня полицейские. Я отсидел три месяца. Вы найдете мое дело в префектуре полиции. Из него вы сможете узнать, что, выйдя из тюрьмы, я впал в постыдную, омерзительную парижскую нищету. В нищету, когда нечего есть, но ты всегда пьян; когда не имеешь башмаков, но целыми днями протираешь локти в кабачках; в нищету, которая кишмя кишит на танцульках в предместьях, скопом набивается в гнусные ночлежки и сговаривается на кражи в печах для обжига извести. Вы прочтете в моем деле, что я жил среди шулеров, сутенеров, проституток, и это будет правда.

Достойный мэр Орсиваля подавленно думал: «Боже праведный! До чего же нагл и циничен этот злодей! И подумать только, что в любой день к тебе в дом могут заслать под видом слуги такого вот негодяя!»

Судебный следователь молчал. Он чувствовал: для Гепена настал тот редкий момент, когда человек в порыве страсти становится неслыханно откровенен и выдает самые затаенные свои мысли.

– Но одного, – продолжал несчастный, – вы в моем деле не прочтете. Вы не узнаете из него, что эта гнусная жизнь омерзела мне до того, что хоть в петлю лезь, и я решил покончить с нею. Не узнаете о моих усилиях, отчаянных попытках вырваться из нужды, о моем раскаянии и о новых падениях. Прошлое вроде моего – тяжкий груз. В конце концов мне удалось встать на ноги. Свое дело я знал, и мне дали работу. Я переменил четыре места, прежде чем по рекомендации одного из бывших моих хозяев попал сюда. Мне тут понравилось. Да, правда, жалованье я тратил авансом… Чего уж там, себя не переделаешь. Но поинтересуйтесь: кто-нибудь когда-нибудь жаловался на меня?

Давно известно: самые ловкие и опасные преступники – это те, кто получил кое-какое образование и обладал прежде определенным достатком. И если подойти с такой меркой, то Гепен был исключительно опасен. Так думали присутствующие, когда он, исчерпав этой речью весь запас сил, стирал со лба обильный пот.

Но г-н Домини не упускал из виду план атаки.

– Все это прекрасно, – молвил он, – и в свое время и в соответствующем месте мы вернемся к вашей исповеди. А пока не соблаговолите ли рассказать, где вы провели ночь, и объяснить происхождение обнаруженных при вас денег?

Упорство следователя, похоже, привело Гепена в отчаяние.

– Ну что вы хотите, чтобы я вам сказал? Правду? Вы ей не поверите. Так что мне лучше молчать. Это судьба.

– Предупреждаю, – заметил следователь, – что в ваших интересах не упорствовать в молчании. Против вас выдвинуты настолько тяжкие обвинения, что я буду вынужден арестовать вас по подозрению в убийстве графа и графини де Треморель.

Эта угроза произвела на Гепена совершенно невероятное действие. Две большие слезы блеснули у него в глазах и медленно сползли по щекам. Силы покинули его, и он упал на колени, умоляя:

– Сжальтесь! Прошу вас, сударь, не арестовывайте меня! Клянусь, я невиновен!

– Тогда рассказывайте.

– Ну что же, – произнес Гепен и встал. Но вдруг все в нем переменилось. Топнув в ярости ногой, он воскликнул: – Нет! Я не могу, не стану рассказывать! Граф – единственный, кто мог бы меня спасти, но он мертв. Я невиновен, и однако, если преступников не найдут, я погиб. Всё против меня. Делайте со мной, что хотите, я не скажу ни слова.

Решимость Гепена, подтверждаемая и непреклонным выражением глаз, ничуть не удивила судебного следователя.

– Вы одумаетесь, – предупредил он. – Но только когда вы решите говорить, я не дам вашим словам той веры, какую дал бы сейчас. И притом, вероятно… – Тут следователь стал отчетливо выделять слова, как бы желая придать им особый вес и пробудить у обвиняемого надежду на прощение: – Допустим, вы имели к преступлению только косвенное отношение, а в этом случае…

– Да не имел я никакого отношения! – прервал его Гепен. – Вот ужас! Быть невиновным и не иметь возможности оправдаться!

– В таком случае, – гнул свое г-н Домини, – вы, надеюсь, не будете против, если мы продолжим допрос возле трупа госпожи де Треморель?

Обвиняемый и глазом не моргнул при этой угрозе. Приведенный в залу, где лежало тело графини, Гепен спокойно и безучастно взглянул на него и лишь произнес:

– Ей повезло больше, чем мне. Она мертва и уже отстрадала свое, а меня, невиновного, обвиняют в ее убийстве.

Г-н Домини предпринял еще одну попытку:

– Гепен, я заклинаю вас, если вы хоть что-то слышали о предполагавшемся убийстве, признайтесь. И если вам известны убийцы, назовите их. Откровенностью и раскаянием вы облегчите свою участь.

Гепен, уже смирившийся с судьбой, лишь безнадежно махнул рукой.

– Клянусь вам всем самым святым, я невиновен. И тем не менее, если не найдут преступников, я погиб.

Г-н Домини все больше укреплялся в своих предположениях. В сущности, следствие не такая уж сложная штука, как может показаться. Самое трудное и самое главное – сразу же ухватиться за кончик зачастую весьма запутанной нити, которая через лабиринт уверток, умолчаний и лжи обвиняемого в конце концов приведет к истине. А г-н Домини был уверен, что держит эту драгоценную нить в руках. Ему было прекрасно известно, что уж, коли он изловил одного из убийц, остальные тоже не уйдут от него. Наши тюрьмы, где кормят вполне съедобной похлебкой и где на койках мягкие тюфяки, развязывают язык не хуже, чем средневековая дыба или испанский сапог.

Следователь передал Гепена бригадиру и приказал не спускать с него глаз, а также велел привести Подшофе. Этот-то не слишком огорчался. Он уже столько раз вступал в столкновение с законом, что еще один допрос погоды не делал. Папаша Планта отметил, что старый браконьер не столько встревожен, сколько раздосадован.

– Этот человек на скверном счету в моей коммуне, – шепнул мэр судебному следователю.