Эвакуатор - Дмитрий Быков

— И как теперь будэм жыть? — обреченно спросил грузин.

Она уставилась на него с внезапной благодарностью: нет, все-таки в них что-то есть, какая-то восточная чуткость.

— Попробуем как-нибудь, — Катька попробовала улыбнуться и даже подмигнула. — Не такое бывало, в конце концов…

— Нэт, такого еще не бывало.

Прямо мысли читает, ужаснулась она.

Только тут Катька осмелилась включить мобильник: Сереженька, вероятно, уже обзвонился. Сообщений от него не было. Она позвонила домой — как-то самортизировать неизбежный скандал, невинным голосом объяснить, что задержалась, но обнаружила, что кончились деньги; вот так всегда, в самый неподходящий момент.

— Связь у многих нэ работаэт, — сказал грузин.

— Да, черт-те что творится… У вас тоже что-то случилось?

— Нэт, — грустно улыбнулся он, — ничего сверх абычного. Все, что у всэх.

— Ну, если у всех, то как-нибудь.

— Как-нибудь, как-нибудь… Вы не с Востока сама?

Из-за черных волос и некоторой смуглости, особенно заметной в сумерках, ее, случалось, принимали за гречанку или турчанку, — курносый российский нос, конечно, путал карты.

— Нет, нет. Я из Брянска вообще.

— А… Ну, сейчас время такое, что не смотрят. Могут и из Брянска…

— Что могут?

— Все могут, — мрачно сказал он. Видимо, у него был тяжелый опыт отношений с милицией.

Лифт не работал, Катька взлетела на свой пятый, некоторое время переводила дыхание перед дверью, искала внутренний выключатель — действительно, вот бы кнопка, Ури, Ури, где у него кнопка! — наконец решилась и открыла дверь. Кто бы думал, что на нас так подействует первая измена; что значит пять лет добропорядочности. Наш муж, наш Котенька, как называли мы его в хорошую минуту, наш Сереженька сидел перед телевизором и мрачно смотрел российский боевик: менты с овчарками, руины торгового центра в Сокольниках, штук двадцать машин «Скорой помощи».

— Котя! — крикнула Катька с преувеличенной бодростью. — Кот, ты не представляешь, какая красота! Я так нагулялась… прямо как в детстве…

— Я тут с ума схожу, — произнес наш муж мрачно, не поворачивая головы. — Ты хоть позвонить могла?

— Кот, честно, деньги кончились, а карты там нигде не купишь… Ну что такое, в конце концов, всего десять…

Тут только она взглянула на любимые настенные часы и поняла, что идет не боевик — показывали десятичасовые новости; с тех пор, как сцены насилия с семи утра до десяти вечера были запрещены, — имело смысл смотреть только десятичасовые, потому что во всех остальных выпусках ни о терактах, ни о захватах не говорили, шла сплошная молотьба и дружественные визиты. С десяти прорывало — на Первом поменьше, на России посервильнее, на НТВ поэксклюзивнее, а тарелки у них не было: за тарелку теперь полагалось платить пять тысяч в месяц, и хорошо, что рублей.

Торгового центра «Сокольники» больше не существовало. Он был отчетливо виден в разрезе, со второго этажа свисали синие тряпки — Катька, ужаснувшись, узнала форменную одежду продавцов. Внизу, перед входом в спортивный отдел, обычно торговали белорусскими велосипедами, и теперь справа от входа громоздилась груда изуродованных, восьмерками выгнутых колес.

— Воскресенье, — сказал муж. — Все с детьми пошли… Рассчитали, сволочи.

— Слушай, когда это?!

— Перед закрытием, в семь. Я звоню тебе, звоню, связь не работает… Во всем городе, говорят, проблемы с мобилами.

— Ну и кто сделал? Что хоть говорят-то?

— Что они говорят… Говорят, что тридцать человек погибли и пятьдесят ранены. Ты можешь себе представить, сколько там на самом деле?

Разборок не будет, с облегчением подумала Катька, он слишком занят другим — но тут же мысленно закатила себе оплеуху: сволочь, о чем ты думаешь?!

На самом деле до нее просто никак не могло дойти, что произошло. Теракты случались в последнее лето чаще обычного, в августе все спецслужбы встали на уши, чтобы не оправдалась примета насчет рокового месяца, — и до двадцать пятого все было тихо, но потом случился захват Маклаковской АЭС, чудом не приведший к всеобщему бенцу только потому, что не сработало взрывное устройство (сказали, естественно, что были учения, — а город подумал, шахиды идут). Убрали Патрушева, закрыли «Огонек», попавший под раздачу без всяких причин. Сентябрь прошел относительно тихо, она уже думала — очередная волна нескоро, но оказывается, это они набирались сил.

— Ответственность взял кто-нибудь?

— Говорят, какой-то псих из Турции разместил на сайте… Его проверили — вроде ничего нет. Я боюсь, теперь сеть вообще закроют к фигам…

— Ну, всю-то не закроешь.

— Ты говорила, что и рынки не закроешь.

— Господи, Господи! — Катька вгляделась в экран. — Сколько же там рвануло?

— Говорят, было четыре бомбы на двух этажах. По пятьсот грамм.

— Слушай, кто у нас живет в Сокольниках? Конышев, кажется?

— Конышев на даче, у него автоответчик.

— Черт… Что же будет…

— Не знаю, что будет. Валить отсюда надо, вот что. — Он встал, и Катька не могла не заметить, какой он маленький. — Валить к чертовой матери. Они так и будут на все внешние вызовы отвечать внутренними зажимами. Еще раз рванет — вообще разговаривать запретят. Я не могу, чтобы у меня ребенок рос в этом аду.

— Ну и куда ты свалишь?

— Хоть в Африку, хоть в Антарктику. К черту лысому. Не можете ни хрена, кроме как свой же народ пугать, — все, не обижайтесь, если одни останетесь.

Он тер затылок — затекла шея, — и отчего-то не смотрел на нее, а все в пол. Может, чувствует что-то? Впрочем, что теперь…

— Катя! — сказал он с внезапным пафосом. — Я тебя очень прошу! Никуда не ходи одна! Сама видишь, время такое, черт-те что может случиться…

— Да куда я хожу, кроме работы? Гулять иногда…

— Я не знаю, куда ты ходишь. Я вообще не претендую знать, куда ты ходишь.

— Кот! Ну Кот! Ну что ты заводишься, честное слово…

— Я завожусь? Это я завожусь? Я, кажется, вообще ни слова тебе не говорю. Я только хочу сказать, что сейчас не время. Понимаешь? Не нужно сейчас надолго уходить из дома. Я свинья, конечно, тебе со мной скучно, я занят только собой и все понимаю. Честное слово, я постараюсь…

«Еще бы мне не хватало, чтобы ты сейчас занялся мной», — подумала она обреченно, уходя в кухню. Но он занялся. Весь вечер он ныл, а ночью — видимо, странным образом возбудившись на фоне общего испуга и катастрофичности, — полез на нее, и у нее не было никаких отмазок. Вероятно, правы авторы, полагающие, что счастливая в любви женщина испускает флюиды, приманивающие самцов. Невыносимо было не только то, что досталась я в один и тот же день лукавому, архангелу и Богу (только Бог медлил, но, судя по динамике, скоро приберет): невыносимей всего было то, что полунасильственным соитием с мужем начисто уничтожалось впечатление от инопланетного волшебства, невоспроизводимого, конечно, ни с кем другим. Становилось вообще непонятно, зачем люди живут вместе, — как после тонны графомании, прочитанной где-нибудь в сети или в современном журнале, перестаешь понимать, так ли уж хорошо «Я помню чудное мгновенье». Чудное мгновенье растянулось минут на двадцать, муж старался. Катька лежала как бревно, но он и не нуждался ни в чьей реакции. Вскоре после решительного момента вошла, пошатываясь, испуганная Подуша; ей приснился кошмар. Пришлось заново укладывать, успокаивать, петь. Сереженька храпел. Катька спела дочери «Было время, процветала в мире наша сторона». Дочь во сне была похожа на Сереженьку. И было еще что-то, важное и неприятное, о чем надо было подумать.