Рамзес. Сын света - Кристиан Жак

— Стойте, парни! — крикнул один из конюхов.

На пороге конюшен только что появились носилки с седоком. Пышность данного сооружения без лишних слов свидетельствовала о высоком положении того, кто находился внутри; откинувшись на высокую спинку кресла, поставив ноги на табурет, руки положив на подлокотники, важный сановник, лицо которого защищал солнечный зонт, медленно промокал себе лоб надушенной салфеткой. На вид лет двадцати, с круглым лицом, напоминавшим своим овалом полную луну, вздутыми щеками, маленькими карими глазками и толстыми губами чревоугодника, знатный вельможа, довольно упитанный и не терпящий никаких физических упражнений, тяжелой ношей давил на плечи двенадцати носильщиков, хорошо вознаграждаемых за свою расторопность.

Конюхи расступились. Рамзес оказался прямо перед вновь прибывшим, в то время как пес лизал ногу Амени, вместо того чтобы его подбодрить.

— Рамзес! Опять ты на конюшне… Нет, решительно, скоты — лучшая компания для тебя.

— Что нужно моему брату Шенару в столь дурно пахнущем месте?

— Я наблюдаю, как просил меня о том фараон; будущий правитель должен быть в курсе всего, что происходит в его владениях.

— Само небо тебя послало.

— Ты думаешь?

— Неужели ты откажешься восстановить несправедливость?

— О чем речь?

— Об этом юном писце, Амени; его силой приволокли сюда эти шесть конюхов и издевались над ним.

Шенар улыбнулся.

— Мой бедный Рамзес, ты совсем ничего не знаешь! Твой юный друг, вероятно, скрыл от тебя то наказание, которому его подвергли?

Царевич обернулся к Амени, не в силах вымолвить ни слова.

— Этот начинающий писец вознамерился исправить ошибку старшего, который тут же пожаловался на такую дерзость; я решил, что несколько дней, проведенных в конюшнях, пойдут только на пользу этому задавале. Потаскав лошадиный навоз и корм, он быстро исправится.

— У Амени нет сил для такой работы.

Шенар приказал носильщикам опустить его на землю. Носильщик сандалий тут же поставил его скамеечку, обул хозяина и помог ему сойти.

— Пройдемся, — потребовал Шенар, — мне нужно поговорить с тобой с глазу на глаз.

Рамзес оставил Амени под защитой Неспящего.

Два брата удалились, ступая по плитам внутреннего двора, избегая прямых лучей солнца, которое белокожий Шенар ненавидел.

Невозможно представить себе двух столь непохожих людей. Шенар был маленького роста, плотный, завернутый с ног до головы в свои одежды, и весьма напоминал уже сановника, начинавшего жиреть от размеренной жизни; Рамзес, напротив, был высок, строен, мускулист, все в нем дышало молодостью. Голос первого был слащавый и булькающий, у второго голос был низкий и чистый. Между ними двумя была лишь одна точка соприкосновения — оба они были сыновьями фараона.

— Отмени свое распоряжение, — потребовал Рамзес.

— Забудь про этого недоноска и поговорим о серьезных вещах; разве ты не должен был давно уже покинуть столицу?

— Никто меня об этом не просил.

— Так вот, я прошу.

— Почему я должен тебя слушать?

— Ты забыл, кто я и кто ты?

— Прикажешь радоваться, что мы с тобой братья?

— Не пытайся соперничать со мной. Бег, плавание и прочее накачивание мышц — вот это для тебя. Когда-нибудь, если отец и я того захотим, ты получишь должность в действующей армии; защищать нашу страну — достойное занятие. Для такого молодого человека, как ты, воздух Мемфиса губителен.

— За последние недели я уже к нему привык.

— Не разжигай бесполезной борьбы и не вынуждай меня прибегнуть к решительному вмешательству нашего отца. Так что готовься к отправке и исчезни как можно скорее. Через две-три недели я укажу место твоего назначения.

— А Амени?

— Я велел тебе забыть о твоем мелком шпионе, и я ненавижу повторять. Да, и еще одно: не ищи больше встреч с красавицей Исет. Должно быть, ты забыл, что она не для проигравших?

Аудиенции царицы Туйи были делом не из легких; в отсутствие своего мужа, отбывшего для осмотра линий обороны на северо-восточной границе, она приняла визиря, хранителя казны, двух управляющих из провинции и писаря архивов. Столько важных проблем, которые надо было решать без промедления, обходя, по мере возможности, острые углы!

Сети все больше беспокоило постоянное брожение небольших общин в Азии, Сирии и Палестине, которых хетты[3]без конца подстрекали к бунту; обычно достаточно было формального визита фараона, чтобы успокоить местных царьков нудной протокольной речью.

Дочь офицера отряда колесниц, Туйа не принадлежала ни к ветви царской семьи, ни к отпрыскам знати, однако она быстро заняла подобающее ей место при дворе и в стране в целом благодаря исключительно своим личным качествам. Она была изящна от природы: худенькая, с большими миндалевидными глазами, строгими и пронзающими насквозь собеседника, тонким прямым носом — во всем чувствовалась надменность. Как и супруг, она вызывала уважение и не терпела и малейшей фамильярности.

Процветание двора Египетского царства было ее главной заботой; от исполняемых ею обязанностей зависело величие страны и благосостояние ее народа.

При известии, что она увидит Рамзеса, своего младшего сына, усталость как рукой сняло. Хотя она и выбрала сад местом приема, и в этой естественной обстановке она облачалась в строгие одежды: длинное платье из льна, расшитое золотом, короткая накидка на плечи, колье из аметистов в шесть нитей и парик из буклей равной величины, уложенных ровными рядами, закрывающий уши и затылок. Как она любила гулять здесь, среди акаций, верб и гранатов, у подножия которых пестрели васильки, маргаритки и дельфиниумы! Не было создано ничего красивее, чем этот сад, где каждое растение было песней во славу богов. Утром и вечером Туйа дарила себе несколько минут задумчивых мечтаний в этом раю, прежде чем погрузиться в рутину своих обязанностей.

Когда Рамзес подошел к ней, царица была удивлена. За несколько месяцев он превратился в мужчину замечательной красоты. При взгляде на него возникало одно лишь впечатление — мощь. Конечно, его походка и некоторые движения еще хранили в себе нечто юношеское, но беззаботность детства уже исчезла.

Рамзес преклонил колена перед матерью.

— Надеюсь, протокол не запрещает тебе меня поцеловать?

Он крепко обнял ее; какой хрупкой она казалась ему теперь!

— Помнишь, когда тебе было три года, ты посадил здесь смоковницу? Иди, полюбуйся на нее, она вся в цвету.

Туйа сразу поняла, что ей не удастся успокоить немой гнев своего сына; этот сад, где он часами ухаживал за деревьями, стал для него чужим.