Бог одержимых - Владимир Яценко

— Ладно! — сказал вслух Григорий. — До Москвы еще десять часов лету, не считая таможни. Есть время подумать…

И тут он рассмеялся: документы! Как он мог забыть! Он же сам положил их в задний карман брюк!

Григорий переключился на нейтралку, уперся ногами в пол, приподнялся и ощупал задний карман.

Ну, конечно! Вот они — родные!

Он бережно переложил документы в кармашек козырька и погладил его рукой. Ну, вот. Теперь можно ехать!

И жить… долго.

Сигнал общего сбора я услышал в колодце охладителя третьего реактора.

Услышал и удивился. Общий сбор — это "тревога". А для тревожных сигналов наше дельце было слишком тщательно продумано. Как и любое другое. В команде я уже не первый год. Знаю, о чём говорю. "Смерть ошибкам"! — известный девиз Капитана. Наверное, поэтому мы зовём его Смошем. Впрочем, в судовой роли написано тоже самое — Капитан Смошенко. Любить не обязывает, но за неуважение может убить.

В порядке исполнения девиза.

Вторым после Смоша в нашей команде числится Вит. Он же Виталий, — электрик Божьей милостью. Хотя подружка его, Василиса, сестра Смоша, другого мнения: пьяница, бабник и разгильдяй. Только неправда это. Работает Вит всегда трезвым. И какой же он "разгильдяй"? Самый дисциплинированный человек в экипаже: в порту захода всегда тормозит у ближайшей ночлежки и до самого старта бороды своей оттуда не показывает. Пока мы с Тунгой за час до вылета за ним не придём, с места не трогается. Склад стеклотары под кроватью и недовольная оплатой девушка — не в счёт: собирается он быстро и по первому зову.

В том смысле, что не упирается и никогда не возражает, чтобы я отнёс его на корабль.

Вот только, вчера он был чем-то недоволен. Дёргался и всё порывался куда-то идти. Тунге даже пришлось ему на башке чего-то придавить. Мануальная терапия, о! А после этого давления — как отрезало. Даже посапывал. Дитя звёзд…

Кстати о Тунге, — Роман Кабиров. Хвастает, что тунгус: рожа плоская, нос картофелинкой, хитрый прищур близоруких глаз. Только кажется мне, что никакой он не "тунгус", а обычный китаёза: низенький, плотный и очень крепкий. Особенно по части медицины и двигателя. Собственно, кабы не он, вряд ли мы куда-то полетели. Очень, знаете ли, вряд ли…

Ну, и, чтобы вас уже со всеми познакомить, коротко о себе: Ян, фанат чистоты и порядка, ответственный за корпус и всё, что не имеет отношения к навигации и локомоции: от камбуза до гальюнов. Всегда на подхвате: маршал кисточки и краски. Чтобы, значит, кишки корабельные услаждали взор, не шумели и не пахли.

Ян — это моё настоящее имя. Без всяких сокращений, намёков на пристрастия или происхождение. Так что в экипаже — самый уважаемый человек. Ко мне всегда обращаются только по полному имени: "Ян, какого чёрта в сортире воняет"? "Ян, когда жрать будем"? "Ян, коллектор охлаждения в пятом отсеке плачет"…

И вроде взрослые люди, а простых вещей не понимают: какой "стол", такой и "стул". Дайте денег на свежие продукты и вонять не будете. А на слёзы трубопроводов пенять и вовсе несправедливо. Лохань-то наша — не заводская сборка: ни документов, ни страховки, ни регистрации. Что называется: до первого инспектора. Но это никого не беспокоит. Потому что такой план.

Корабль мы два года из утиля собирали. Сами. Отсюда и уверенность, что в узлах и механизмах электронные стукачи-шпионы не прячутся. Те самые, что всякому встречному докладывают, откуда и с чем судно пожаловало. Поэтому из всей банды кустом-пиплов опасаемся только эмпатов, которые душу топчут, не снимая обуви, на предмет сепарации агнцев от волчар. Ложь в момент просекают. Ну, а после них уже полиция дознаёт, если твоя сказка — ложь, то на что намекает?

И сколько за такой намёк уголовным кодексом предусмотрено.

Только зря я это. Не к добру… Едва половину перегона осилили, час назад на торможение развернулись, а я уже о таможне. Гиблая примета. Но мне можно. Поскольку — псих. Нет. Справки у меня нет. Это я сам себе такой диагноз поставил. Мне проще себя упрекать в скудоумии, чем Создателя. Не хочу верить, что наш мир изначально дурдомом задумывался. Понимаете?

Но о вере — после. "Тревога", всё-таки…

А вот и кают-компания. И все уже в сборе: Смош, Тунга, бородач Вит. Я — последний. Ещё бы: кораблик маленький, а путь долгий. Что не удивительно, если соотнести мои габариты с диаметром колодца, из которого пришлось срочно выбираться. А причину переполоха с порога вижу — не Вит это. Хоть и бородач. Рост, одежонка, бородёнка… всё, как у Вита, а сам витопод постарше нашего электрика лет на двести будет. Как же это мы перепутали?

Смош револьвер на дедушку направил, но смотрит на нас с Романом. Странный такой взгляд: кают-компания — тридцать кубов ни литром больше. От меня до Тунги метра три. Считай, по углам рассредоточились, а Смош как-то на нас двоих смотреть ухитряется.

Нехорошо смотрит. Строго. Зло.

— Вы кого принесли, биндюжное племя?

— Э… — сказал Роман.

Как-то смело это у него получилось. Нервничает, наверное. А ещё врач.

— Положим, Тунга слепой. Но ты-то Ян? — гнёт своё Капитан. — Кто это такой?

На этих словах дедушка встрепенулся:

— Ничехираниус, ювелир, — сказал он, горделиво приосаниваясь — Тридцать лет отшельничества в глубоком космосе. А это мои помощники и ученики…

Незнакомец плавно повёл рукой к пустому креслу в углу отсека:

— Сызрань Кохонсио, — он повернулся и глянул сквозь меня на дверь. — А это Юрий. Наш трюм ломится сокровищами, господа. Долгие годы кропотливой работы. Этот бесценный дар мы хотим предложить вашей планете за вполне умеренную плату…

— Делириум тременс, — пробормотал Роман. Видно, на своём, тунгусском.

Только я и без перевода вижу, что "белочка". Теперь вопрос — чья? Как же это я старика заместо Вита на борт притащил? Разве что борода и одежда… А в ночлежке полутемно, в целях интима. Чтобы им, значит, уютней было своими делами заниматься…

Смош убрал револьвер и шагнул к незнакомцу:

— Документы есть?

— А как же?! — приветливо улыбнулся дед. — Сызрань, подай документы…

Смош залез ювелиру во внутренний карман куртки и вытащил туго перетянутый шнурком пакет.

— Ян, обыщи его. Лучше позже, чем не вовремя…

— Наши сердца наполнены страхом и тревогой, — пожаловался дедушка. — Мы в ужасе от мысли, что наш труд может не получить должную оценку…

Пока я хлопал старика по карманам, он успел поведать мне об "изнурительном жаре тиглей", об "ослепительном сиянии голубых солнц", о "тоске по холоду ночи, одаривающей отдохновением усталые глаза"…

— Свою скудную пищу мы приправляли радостью творчества и восторгом перед безграничной фантазией человека…