Оранжерея - Андрей Бабиков

Путешествуя в этих краях в середине семна­дцатого века, французский картограф Гийом Левассер де Боплан назвал земли, протянувшиеся вдоль Борисфена („в просторечии называемого Niepper или Dnieper") „большим пограничьем, на­ходящимся между Московией и Трансильванией". Самих далматских поселенцев он описал так: „Они остроумны и проницательны, сообразительны и щедры без расчета, не стремятся к большому богатству, но чрезвычайно дорожат своей свобо­дой, без которой не могли бы жить. Они необык­новенно крепкого сложения, легко переносят зной и холод, голод и жажду, неутомимы на войне, му­жественны и смелы. Нет среди христиан равных им в искусстве мореходства, но нет и таких, ко­торые бы в той же мере, как и они, усвоили при­вычку не заботиться о собственной выгоде". Он же указывает, что острова Каскада расположены в пятидесяти лье ниже Киева, в местах, где нави­гация прекращается вследствие находящихся там „тринадцати водопадов" (по-французски — „cas­cades", откуда и пошло название островного го­сударства), и что только искусные далматцы да еще хортицкие казаки на своих яликах умеют пре­одолевать их, „спускаясь до самого Понта и воз­вращаясь невредимыми домой".

Укрепленный лагерь далматских странников изначально возник только на первом из шести островов, самом большом и неприступном, и на­зывался без затей — Castel Novo: „Нечет-Далматин основал Новый Град, крепость на берегу и киновию на холме". Он был весьма схож, по опи­саниям, с северным Теллеборгом на о. Зеландия. Как и в этом городе, бывшем, в сущности, воен­ной базой викингов в Балтийском море, в Запредельске во всем проявлялся дух странничества и мореплавания: кто-то из поселенцев жил в боль­ших деревянных домах, построенных в форме лодок, по одному для каждого экипажа, состоявше­го обычно из нескольких родственных семейств, другие и вовсе годами оставались на своих ко­раблях, пришвартованных то у того, то у этого острова. Тем не менее стремление к оседлой жизни у далматцев вскоре взяло верх, и уже к концу пятнадцатого столетия все острова Каскада были заселены и освоены. Подумать только: горстка уце­левших странников, без припасов и необходи­мых орудий, без войска и золота, за несколько десятилетий сумела создать на пустынных остро­вах акведуки и мосты, храмы и верфи, крепости и мастерские!

Названия наших островов в XVI—XVII веках, когда простонародный себский язык окончатель­но вытеснил изысканный далматинский, носили некий особый, почти сакральный смысл, ныне за­бытый (хотя ведь до сих пор еще говорят „от альтуса до ультимуса", то есть от рождения до смер­ти). Теперь же, претерпев немало изменений, они зовутся так

1. Гордый (или Altus — высокий).

2. Брег (что по-сербски означает вовсе не бе­рег, а гору).

3. Вольный (его старое сербское название — Комора, то есть „камера", было не столь жесто­ким, учитывая, что на этом острове извечно на­ходился острог).

4. Утеха (бескрайнее поле диких маков и соло­вьиные рощи), с его крошечным скалистым спут­ником Розстебином, в счет не идущим.

5. Змеиный (главным образом, конечно, vipera renardi) и —

6. Ультимус (Ultimus), или Дальний, или про­сто Край, где всякий островитянин, по преданию, оканчивал свой жизненный путь и где до сере­дины XIX века совершалась смертная казнь. Ве­ревка, как принадлежность Иуды, была под запре­том, ниже — костер, любимая забава инквизито­ров, зато осужденный имел неслыханное право выбирать между топором или залпом, что вно­сило известное разнообразие в серые будни па­лачей.

Увы, всего этого кормчий странников Маттео уже не узнал:

„В год 1421 от Р.Х. На исходе апреля, возвра­тившись с охоты, благородный Маттео из Млета три дни горел в жару, — с сухой горечью пишет автор «Странной Книги», — и отдал Богу душу и был погребен на Дальнем острове. Власть принял Марко Нечет-Далматинец"».

7

Марк обхватил колени руками и закрыл глаза, чтобы мысленно обозреть свое маркграфство как бы с высоты птичьего полета сознания.

Река. Мы испытываем чисто физическое удо­вольствие, следуя за долгими, вольными, велича­выми меандрами ее широких рукавов, плавно огибающих шесть разновеликих островов, разде­ленных между собою темно-синими жилами про­токов. В этом неспешном, круговом, виньеточном движении вод есть своя музыкальная гармония, своя мелодия, что-то от венского вальса, с его светлой меланхолией и сдержанной силой.

Острова. Сквозь осеннюю дымку и кисею мо­роси виднеются идущие подряд большие ломти серо-зеленой суши, все еще, миллионы лет спус­тя, сохраняющие изначальную идею единства и общей формы — медведь с поднятой лапой. Мы быстро озираем: узкие песчаные отмели Утехи и Змеиного, северную лесистую часть Брега (мед­вежий загривок), широкую полосу фабричной экземы на его западной стороне, сходящие прямо в реку, как ступени античного портика, гранит­ные скальные уступы Альтуса, гибкий хвост ухо­дящего в туннель поезда, тесноту городских квар­талов, разделенных нитями каналов и улиц; мы замечаем на другой стороне главного острова воткнутый в вершину холма крошечный крестик меннонитской церкви, нас привлекает серебрис­тый отлив ольховых рощ по краям бурого рас­паханного поля, ограниченного с юга погребаль­ной ямой росистого оврага. В пологой, волглой восточной оконечности главного острова тускло, как черные зеркальца, поблескивают карстовые озера. Отодвинув правым локтем большое холод­ное облако, чтобы не мешало, мы открываем для мысленного взора дальнюю часть архипелага, со слегка отставшим от остальных Вольным остро­вом (медвежья лапа), с его желтыми проплеши­нами пастбищ и ровными рядами красноверхих казарм, и, наконец, со вздохом духовного насы­щения, под последние, медленно затихающие вда­ли звуки струнной коды мы замираем над сочны­ми элизийскими лугами Ультимуса, прореженны­ми карандашными линиями автомобильных дорог и шашечными квадратами погоста. Прищурив­шись напоследок, мы различаем среди рассыпан­ного у подножия холма рафинада склепов и ба­зилик высокую серую часовню, в которой поко­ится прах первого князя Нечета.

Марк вновь отер дождевую каплю с лица и укусил свой сухарь. Он отлично помнил тот день, когда учитель истории впервые пришел в класс со своим потертым портфельчиком и криво по­вязанной крапчатой бабочкой и как высоко под­нял куцые брови, прочитав его имя в журнале. «Как, Марк Нечет? Потомок того самого? Да еще с тем же именем? И такое внешнее сходство. Ах, какой удивительный и прекрасный случай!»

Ну, не знаю, прекрасный или нет (он поскреб грязными ногтями грязную щеку, покрытую ка­кой-то подростковой сыпью), но спору нет, уди­вительно, что... Впрочем, какое это теперь име­ет значение. Ведь у нас республика. Respublica. Вещь общего пользования. Что из того, что я принц крови? Никого не волнует. Жизнь пройдет тихо и незаметно среди книг и морских карт. Вот предок мой, хотя и был ипохондрик и пья­ница, а сколько всего успел, пока не помер в сво­ей огромной пустой опочивальне (sudor anglicus[19]): на голых камнях, среди болот и бесплодных пус­тошей, в стороне от европейских торговых пу­тей... Рассказывают, что к концу жизни, перева­лив за семьдесят, он впал в детство, как река впа­дает в море, разогнал полсотни своих наложниц и заселил Замок сплошь инженерами да каменщи­ками, пожелав выстроить на горе Брега самую вы­сокую в мире башню. По его замыслу, она долж­на была на сто локтей превышать грандиозную колокольню собора св. Марка в Венеции, а ма­як на ее вершине должен был направлять суда с самого устья Днепра... Мне бы толику его упор­ства. Мне бы его раз... (он звонко чихнул) ...мах. А что, не восстановить ли нам монархический строй? Имеет ряд неоспоримых преимуществ. «Приими скипетр и державу, еже есть види­мый образ данного Тебе самодержавия...» Поду­мать только — полмиллиона подданных, включая метрополии. Казна. Заграничные посольства. Мо­нетный Двор. Балы в Замке. Флот. Сим указом про­щаю грешных девиц, сосланных на Змеиный их жестокосердными родителями. Плодитесь и раз­множайтесь.