Быть единственной - Людмила Белякова

– Что уж, совсем хороших девушек нет? – пожала плечами тетка.

– Может, и есть, да далеко лезть… Всем богатые женихи нужны, а мы… Голь перекатная. Заставит его такая вкалывать с утра до вечера, чтобы наряды себе покупать.

– Так сама им невест найди, если так уж ты опасаешься… Вот и будете все вместе устраиваться.

Тетка встала, чтобы выключить чайник и налить по последней чашке чаю.

– Да я и сама об этом думала. Если б только хороших…

«А что – может, так и сделать? Ведь давно хотела… Таких найти, чтоб сидели и не пикали. А если что – так я им такого пропишу!»

По дороге домой Маша тщательно обдумывала теткин совет, хоть и дан он бы как-то невзначай, мимоходом. Если уж не избежать горя горького, то хоть подобрать таких невест, чтобы не увели сыновей из дома, не заняли в их сердцах слишком много места, никогда не заслонили от них маму… Вот-вот! Так и придется сделать!

Бредя от остановки через Выселки, Маша стала по-новому всматриваться в проходивших мимо девчонок. Не то чтобы уж совсем доброжелательно, но как к неизбежному злу, которое надо допустить в возможно меньшем объеме. Нет, все не то, не то!.. Либо слишком молодые, либо уже с детьми… Когда только успевают?

«Во, как бы еще с ребенком не нашли – вообще житья мне не будет», – размышляла Маша, вглядываясь в свеженькие личики попадавшихся по пути девчонок.

И ничего хорошего опять не видела – слишком хорошенькие, смешливые, вызывающе одетые… Нет, все не то. Нет ничего подходящего.

«Была бы хоть сваха, как в старину, – заявочку сделать, мне, мол, такую – так, так и так», – огорчилась в который раз она.

И еще одна забота была у Маши – в этом ноябре восьмидесятого года у нее должен был состояться «золотой юбилей» – пятьдесят лет. Выход на финишную прямую к заслуженному отдыху. Хорошо, хоть утихли болезненно-тревожащие разговоры о том, что власти отнимут у простого народа пенсии или поднимут возраст. Им-то, понятное дело, эти гроши не нужны – чай, наворовали, и себе, и детям, и внукам хватит… Может, ничего не случится за эти пять лет и дотянет Маша до заветной черты?

Юбилей у Маши вышел неплохой – на заводе выдали внеочередную премию и почетную грамоту с красными знаменами и золотыми кистями, что означало прибавку к тринадцатой и потом – довесок к пенсии. В кафе заведующий подарил пару бутылок шампанского, что пришлось кстати на домашнем застолье, где, по местному обычаю, пили только ядреный деревенский самогон. Гостей было немного. Подруг у Маши не было с тех пор, как ее сверстницы повыходили скоренько замуж, а баба, как известно, девке не подруга. Соседей по обеим сторонам Маша пригласила, тетка с мужем приехали на своем «горбатом», ну и сыночки, конечно, были – украшение ее жизни.

Дядька как недолюбливал Машу, так и здесь остался верен себе, брякнул при всех: а муж-то твой, Мария Батьковна, не поздравил? Не интересуется, как дом, как сыны? Открытку-то хоть прислал?

Все за столом смущенно примолкли, Машина тетка, собрав рот в морщинистый комочек, заметно пихнула его локтем в бок – да было уже поздно. Слово не воробей.

– Нет, не прислал, – ответила Маша со скорбным достоинством. – И я одна у своих детей. Нет у них никого больше. У меня никого нет, и у них никого нет.

Пить Маша никогда не умела – сильно тянуло либо на рукопашную, либо на плач, – поэтому воздерживалась. И теперь под магазинную водочку да от обидного напоминания почувствовала, как подступают горячие, неуемные слезы.

– Если только и сынки мать не бросят, – едва сдерживаясь, чтоб не разрыдаться в голос и не полезть драться с «родственничком», пробормотала она.

– Ой, ну мам, – схватил ее под руку Вадик, сидевший рядом. – Чего ты! А вы, дядя Саша, поаккуратней бы как-нибудь, а?

– Ну я же так, – пошел на попятную «дядя». – К слову пришлось. Извиняй, Мария Батьковна. Не рассчитал.

Потом сосед – для разрядки неловкости – предложил еще выпить, потом еще посидели, ругая по очереди теперешнюю жизнь, советскую власть и болезни. Между тем Машиным ребятам стало скучно, и они незаметно, пользуясь тем, что старики заняты разговорами, исчезли из-за стола. Маша краем сознания отметила, что они, похоже, исчезли из дома, а там и гости стали расходиться, благодаря за угощение и прием.

Наутро к Маше, только-только перемывшей гору посуды, зашла младшая соседская дочка – забрать взятые напрокат хрустальные фужеры. На самом юбилее она не была по молодости. Девчонка была плохонькая, маленькая, одно слово – последыш. Худая, но довольно коренастая и совсем белесая – даже ресницы у нее были белые, и из-за этого блеклые глаза казались совсем тусклыми. Ну мышонок – как есть мышонок.

Вообще-то особенно яркая женская красота в Выселках традиционно не слишком одобрялась. Считалось, что физическая привлекательность хороша только для одного – чтобы стать проституткой и брать с мужиков за плотское удовольствие деньги, а еще лучше – выпивку. Проститутками здесь также назывались женщины, отнюдь не бравшие за доставленное наслаждение деньги, гулявшие с мужиками просто из интереса и только иногда за бутылку. Причем в последнем случае закуску обеспечивала сама «проститутка» – так что уж какая тут особая прибыль? Так что профессионалок в исконном смысле этого слова в Выселках никогда не было. Если даже кто-то из местных жительниц подобное и практиковал, то ничего об этом досконально известно не становилось, поскольку «пятачок», где гужевались падшие женщины, находился далеко – около городской гостиницы.

Там, на невысокой бетонной оградке у входа, сидели девицы с длинными, развратно распущенными волосами и, свесив скрещенные руки, держали растопыренными все десять пальцев с длинными наманикюренными ногтями. Все знали, что это значило – червонец за один половой акт. Так что искателю приключений несложно было прикинуть свои финансовые возможности и сообразить, во сколько ему обойдется сегодняшний бултых в пучину порочной страсти. Для местных ловеласов подобные расценки были мало доступны, и поэтому красотки обслуживали по большей части кавказцев, привозивших дыни-персики на городской рынок.

Так что красота была скорее помехой для прочного жизненного устройства. И для того чтобы выйти замуж, совсем не надо было быть красавицей – надо было иметь хорошее приданое. Вон жители с другого конца Выселок, который географически упирался в мрачный, дурной славы овраг, дочку-то как шикарно пристроили, а?!

… Девчонка тоже была очень незавидная. Даже соседская Галя по сравнению с ней – артистка областного драмтеатра. Но у родителей, вместо обычного огорода, была на двенадцать соток солидная, крытая теплица с подогревом для выращивания ранних огурчиков. Трудились «на плантации» всей семьей и не пили, слывя поэтому отчаянными куркулями. Ранней, еще сырой весной истомившиеся по свежему овощному аромату горожане, скрепя сердце и скрипя кошельком, выкладывали-таки за пупырчатых очень приличные деньги.

Дочка этих куркулей, говорили, в хороший технический вуз рядилась поступать. И то правда – куда же еще с таким-то лицом пойдешь? Только учиться на инженера. В институт она, понятное дело, не попала – не вышла, видать, и умом тоже. Видя, что единственное дитя может зачахнуть на корню без какого-либо вообще применения, родители срочно приискали для нее жениха. Закрутились, забегали, пока за бедняжкой числилось хотя бы два реальных достоинства – юность и девственность. Хотя расстаться с последним шансов у нее было немного, но все же. Главное, огуречные деньги есть, а все остальное – дело десятое. Поэтому и жених достался наследнице тепличной плантации хоть куда – красавчик, право слово – Иван-царевич. На бело-розовое хорошенькое личико падал кольцами золотистый чуб, синие глаза светились приветно, многообещающе – ну, может, самую капельку блудливо. Ростом невеста была жениху аккурат под мышку, что пришлось ему весьма кстати, – можно было беспрепятственно, поверх ее головы, не вызывая ревности, уже прямо на свадьбе озирать хорошеньких подруг.