Тристания - Марианна Куртто

тем, в чьем доме любви завелась гниль. Марта жарит рыбу, хотя от чада щиплет глаза, она варит картошку на троих, хотя едоков только двое, и заверяет себя, что поступает так по привычке, сохранившейся со времен жизни в отчем доме, где людей всегда было или на одного больше, чем нужно, или слишком мало.

По утрам, когда Марта выходит на улицу, дом за ее спиной стонет и рушится. Она закрывает уши и идет наверх, в Козью долину. Там находится школа, где Марта работает учительницей.

Да, на это у нее тоже есть время. Она пока никого не родила.

— У нас ведь есть время, — говорит она Берту однажды после ужина, чувствуя в желудке резь от шкурок картошки в мундире, — и она права, однако им обоим кажется, что время истекло и настала зима.

Почему это случилось с ними так быстро, почему все, что поначалу искрилось, теперь потухло?

— Есть, конечно, — отвечает Берт и сжимает стакан в руке с такой силой, что тот едва не разлетается на осколки. Но стакан только вбирает в себя его напряжение, словно туча перед бурей.

Однажды Марта выглядывает в окно и видит, как соседкин муж выходит во двор, грузит чемоданы на тачку и направляется к берегу.

Время идет, сосед не возвращается и не присылает ни единой весточки.

Иногда Марта мечтает о том, чтобы Берт тоже вот так уехал, но Берт привык к острову Тристана и хочет жить только здесь. Просыпаться по утрам в одной и той же позе и пить чай из одной и той же чашки со щербинкой. Спать в той же самой жесткой кровати, которая скрипит всегда на один и тот же лад; спать рядом с той же самой женщиной, хотя она поворачивается к нему спиной. Берт знает наизусть все ее позвонки, их форму и расположение.

Соседкин муж не такой. Марта представляет его в густом лесу, на берегу реки в сером городе (эти места она видела на снимках), но ей неизвестно, куда уехал этот мужчина, остался ли он вообще в нашем мире или успел перебраться в следующий и теперь оглядывается оттуда в прошлое, насмехаясь над всем тем, что кажется важным здесь.

Над всем тем, что причиняло такую боль, что пришлось спасаться бегством.

1960 г.

Марта стоит у доски и смотрит на карту.

Ученики за ее спиной решают задачу по математике. Мысленным взором она уже видит цифры в их тетрадях, видит ошибки, которые будет исправлять… Но как ей исправить ошибки в себе самой?

Простота чисел успокаивает. А еще успокаивает то, как ученики смотрят на нее, веря, что она, именно она держит в своих руках весь мировой порядок. Вскоре Марта подойдет к кому-нибудь из детей, склонится над ним и ощутит его запах, запах его дома.

Но пока она смотрит на карту и безуспешно пытается осмыслить расстояния между материками.

— Учительница! — слышит она голос за своей спиной и возвращается к простым школьным делам, возвращается в тесные стены классной комнаты.

Оборачиваясь, Марта встречает взгляд блестящих глаз девочки по имени Клара.

— Я правильно решила? — спрашивает Клара, и Марта подходит к ней.

— Не совсем. Попробуй посчитать вот так, — отвечает Марта и рисует рядом с кривыми циферками кружочки. Сама того не замечая, она опять украдкой смотрит на карту, смотрит и не может представить себе, как велики цепи гор, как необъятны океаны, которые простираются от континента к континенту и прячут в своих глубинах всех морских тварей и все цвета мира.

— Двенадцать — вдруг восклицает Клара, и вода беззвучно струится на пол.

Марта хвалит девочку, гладит ее заплетенные в косу волосы.

Пока идут занятия, Марта не вспоминает о том, что сегодня вторник — день, когда она после работы навещает мать.

Марта просто ведет уроки, находясь под защитой букв, цифр и детского дыхания.

Но вот школьный день завершается, дети закрывают свои мятые тетрадки. Клара уходит домой, занимается рукоделием: это у нее хорошо получается. Пройдет не так много времени, и она станет рукодельничать в своем доме, сидя в кресле рядом со своим мужем, который будет делать то же, что делают все мужчины, а спустя еще какое-то время у Клары родится мальчик, следом девочка, дом наполнится голосами и маленькими замызганными одежками, потом одеждой побольше, а дальше Клара состарится, ее муж состарится и они продолжат изо дня в день делать то же, что и всегда, думать о том же, о чем и всегда.

Клара щурится, подставляя солнцу свое круглое личико.

Другие дети тоже тянутся к солнышку, бегают по двору и толкаются, тем самым находя друг для друга место в своей жизни.

Только один не бегает и не толкается, потому что не годится для игр: это мальчик, похожий на маленького взрослого. Марта видела, как он приносит одноклассникам карамельки, а ребята хватают угощение и убегают под дерево, чтобы полакомиться. Столпившись там, они смеются над мальчиком, а тот стоит посреди двора с пустым мешочком в руке и опускает свое прямоугольное лицо. Марта знает, что ей следовало бы заглянуть в это лицо, знает, что мальчику требуется ее сочувствие, но, раз сегодня вторник, Марте нужно идти к матери.

— До завтра, — говорит она мальчику, и тот выходит из класса на улицу так боязливо, словно ступает по тонкому бревнышку.

Марта моет доску, ровно расставляет парты, а затем отправляется в поселок, к своему отчему дому, который льнет к ее ногам, точно излишне преданная собака.

Подойдя к дому, она привычным движением открывает дверь: поднимает ручку и тянет ее на себя. Нагибается, входит в дом и зовет мать.

Тишина.

Наконец раздается голос:

— Картошку принесла?

— А должна была? — возмущенно отзывается Марта, понимая, что ничего другого от матери все равно не услышишь.

Мать не выходит ей навстречу.

Она прячется в тех стенах, которые прежде были комнатой Марты, ее тюрьмой и в то же время местом надежды — потому что из окна видна узкая полоса берега.

Видна вода, по которой можно уплыть отсюда.

Марта входит в комнату. Мать сидит на постели и вздыхает.

— Ты сегодня была на улице? — спрашивает Марта.

— Где бы я взяла на это сил, раз картошки нет?

— А почему нет? Почему Сэм не принес?

— От этого шалопая никакого проку. Только и знает, что за девчонками бегать.

— Не наговаривай, Сэм выполняет все дела по дому.

— Но почему-то забывает приготовить еду для своей матери!

— Может, в кладовке что-нибудь есть? Давай я сварю.

— Мне-то откуда знать?