Черным по белому - Аркадий Аверченко

Действительно, никогда мне не приходилось видеть большего количества уродов, нарисованных беспомощной рукой пьяного или ребенка: искривленные ноги, вздутые животы, глаза, вылезшие на лоб, и губы, тянущиеся наискось от уха к подбородку.

Бедная Катя!

Я бросил косой взгляд на свой этюд, вздрогнул и сказал с тайным ужасом:

– Ну, я пойду… Докончим это когда-нибудь… после…

Саша ушел в свою комнату. Катя закуталась в халатик, подошла к моему этюду и вдруг – залилась слезами.

– Что с вами, милая?! Что такое?

– Я не понимаю: зачем он меня успокаивает, зачем деликатничает!

– Кто?

– Саша. Я сама вижу, я все время, на всех рисунках вижу, какая я отвратительная, безобразная. А он говорит: «Нет, нет – ты красива, а только тебя не умеют рисовать». Ну, предположим, один не умеет, другой, третий, но почему же – все?!!

Настоящий купальный сезон еще не начинался, но, несмотря на это, весь пляж, окруженный с трех сторон кабинками, был усеян ленивыми, полузасыпанными песком фигурами, которые, как ящерицы на солнце, замерли в каменной неподвижности.

Курорт был итальянский, и поэтому купальщики лениво перекликались между собою на немецком, английском, польском и французском языках – на всех языках, кроме итальянского.

Где купаются итальянцы, и купаются ли они вообще – совершенно неизвестно.

Эта мысль занимала меня не менее часу, потому что голова, припекаемая солнцем, работает вяло, медленно и вообще отвратительно.

Думаю, что я дремал.

Неожиданно уха моего коснулась чистейшая русская речь.

Разговаривали две фигуры, закутанные с головой в купальные халаты и простыни, – два бесформенных безголовых тела.

– Славный мальчишка! – прогудел голос из-под желтой простыни.

– Это вы о котором говорите? О том, что сейчас возится с няней на песке? В синем полосатом костюмчике?

– Да, да. Превосходный мальчишка!

– Тот, что сейчас посыпает себе голову песком из ведерка? – переспросила точная белая простыня.

– Ну да! Этот самый.

– Да, знаете ли, – удовлетворенно согласилась белая простыня. – Я должен им гордиться. Ха-ха!

– Почему вы… должны гордиться?

– Потому что этот мальчишка – дело рук моих.

– Черт подери! Не хотите ли вы сказать, что это ваш сын?

– Это бы не штука! Дело не в этом. Он физический сын своего законного отца с матерью, но настоящий его творец все-таки – я!

– Не случился ли с вами солнечный удар?.. А?

– Вот вам и удар. История презабавная – хотите, расскажу?

– До завтрака управимся?

– С головой. Слушайте!

Года четыре тому назад пришлось мне болтаться на этом же курорте. Было прескучно, и, если бы не товарищ, который разделял со мной это заточение, какой-нибудь крюк давно бы уже гнулся под моей тяжестью…

Однажды сидим мы с ним после обеда на террасе, потягиваем какое-то здешнее пойло – я и спрашиваю, оторвавшись от соломинки:

– Отчего ты не женился до сих пор?

– Не судьба.

– Что-о?

– Не судьба!

Я говорю нравоучительно:

– He судьба должна управлять человеком, а человек судьбой.

– Никак, – говорит, – это невозможно. Без судьбы ничего быть не может.

– А если я сейчас вдруг схвачу тебя и брошу с террасы вниз, в кусты… Это что?

– Тоже судьба.

– А если не схвачу и не сброшу?

– Тоже судьба!

– Да какая же это судьба, если мой поступок зависит от моей же воли?!

– Пусть зависит. А твоя воля зависит от судьбы.

– Тьфу! Ну, хочешь, я тебе докажу чем угодно, что по своей воле выкину штуку, до которой судьбе никогда бы и не додуматься?

– Это, – говорит приятель, – положим, тоже натяжка, потому что всякая штука твоя от судьбы зависит. Но – идет. Согласен.

– Прекрасно. Сочини что-либо трудное, нелепое, и я это проведу без всякой судьбы. У судьбы, милый мой, много дела и без нас – нечего ее по пустякам затруднять. Гоп!

Мой друг обвел глазами столики и сказал:

– Видишь ты ту молоденькую венгерку, которая сидит с пожилой дамой, очевидно, с матерью?

– Вижу.

– Ну-с… хочу я, значит, чтобы у нее был ребенок… Хм… От кого бы?

Он осмотрел рассеянно все столы, и взгляд его задержался на каком-то господине, одиноко сидевшем в дальнем углу.

– Вот от этого худосочного русского молодца! У него или слишком мало радостей, или очень много печали. Наградим его венгеркой, а?

Я пожал плечами.

– Венгерка так венгерка. Но слушай: как честный человек, за одно только не могу поручиться…

– Именно?

– За пол будущего отпрыска русско-венгерской фамилии. Ты сам, конечно, понимаешь…

– Для судьбы ты слишком многословен. Я предпочитаю видеть работу.

Я закурил папиросу, встал и приблизился к одинокому русскому.

– Простите, что, не будучи знаком, обращаюсь к вам с одним вопросом: сколько времени идет письмо до Петербурга? Эти бестолковые итальянцы ничего не знают.

– Письмо? Четыре дня.

– Весьма вам признателен. Вы надолго в эту дыру?

– Нет… Так, недели на две. Не присядете ли?

– Merci. Вы что же, – спросил я, опускаясь на стул, – в одиночестве тут? Без жены?

– Да я и не женат совсем.

– Ну?! Вот-то она обрадуется! Ах… простите… я, кажется, сказал лишнее.

– А что такое? Кто обрадуется? О ком вы это говорите «она обрадуется»?

– Не знаю, – смущенно засмеялся я. – Говорить ли вам… Это будет, пожалуй, разбалтыванье чужого секрета. Хи-хи…

– Нет, уж вы, пожалуйста, скажите. Это будет между нами. Ну, скажите! Ведь я любопытен, как женщина.

– Хи-хи… И сам не знаю, как это я проговорился. Ну, ладно… Если вы даете честное слово, что это между нами… Видите вы ту венгерку, около седой дамы? Красавица, не правда ли?

У венгерки было самое ординарное, миловидное лицо, но мой восторг заразил и бедного форестьера.

– О, да! Очень красивая.

– Ну вот… Так знаете ли, что у этой красавицы, у этой поразительной, изумительно прекрасной девушки вы с языка не сходите?!