В сердце моря. Трагедия китобойного судна "Эссекс" - Натаниэль Филбрик

Крутить брашпиль так, чтобы все движения были скоординированы, не только сложно, но и очень утомительно. «Чтобы сделать это… матросы должны толкнуть его одновременно, – было написано в одном свидетельстве, – и это движение координируется песней или просто ритмичными завываниями одного из матросов». Как только якорная цепь натягивалась, а якорь начинал подниматься из-под воды, люди, расположившиеся наверху, должны были ослабить крепления парусов. После этого Поллард приказал Чейзу, к которому, согласно обычаю, обращался «мистер Чейз», поднять якорь и дать знать, когда команда будет исполнена. Теперь начиналась настоящая работа, и неопытному экипажу «Эссекса» понадобилось невероятно много времени, чтобы справиться с ней. Нужно было подтянуть огромный, мокрый и грязный якорь к носу судна. Наконец якорь был выбран к фальшборту за кольцо, расположенное на вершине якорного веретена, и закреплен на поворотной балке, называющейся кат-балкой.

Теперь по-настоящему начинался публичный позор Полларда и Чейза. Чтобы воспользоваться постепенно усиливающимся юго-западным бризом, требовалось установить дополнительные паруса. Первоклассная команда справилась бы с этим в мгновение ока. «Эссексу» пришлось полностью обогнуть Грейт-Пойнт, уйдя от места, где они подняли якорь, больше чем на девять миль. И лишь тогда верхние паруса, или брамсели, были, наконец, установлены и, как писал Никерсон, «наполнены бризом». Все это время и Поллард, и каждый человек в экипаже знали, что город через подзорные трубы наблюдает за каждым их кошмарным движением.

Как юнга, Никерсон обязан был следить за чистотой палубы и убирать любые случайные лини. Когда он замер на секунду, чтоб полюбоваться любимым островом, растворяющимся вдали, первый помощник, шлепнув его по ушам, прорычал: «Эй, ты, мальчишка! Том! Хватай свою щетку и драй тут все дочиста. Побереги свою шкуру, ей достанется, если будешь болтаться без дела, парень».

Никерсон и его нантакетские друзья до того, как отправиться в рейс, должно быть, думали, что знали Чейза, но теперь они поняли, как и все юные нантакетцы до них, что «в море все выглядит иначе». Словно доктор Джекил и мистер Хайд, первый помощник на китобойном судне преображался, сбрасывая мягкую квакерскую оболочку и превращаясь в крикливого, придирчивого начальника. «Можно часто услышать, как нантакетская мать хвастается сыном, вернувшимся с корабля сущим дьяволом, – писал Уильям Комсток, – подразумевая, что для экипажа он стал настоящим тираном. Не было на острове качества, ценившегося выше».

Своими глазами Никерсон увидел, как Оуэн Чейз преобразился из вполне приятного, только что женившегося молодого человека в задиру, не стесняющегося применить силу, чтобы приучить подчиненных к повиновению, и ругающегося так, что мальчики, воспитанные матерями и бабушками, краснели до ушей. «Всего за несколько часов до этого, – вспоминал Никерсон, – я жаждал отправиться в путь. Но после меня охватила печаль. Не очень приятная перспектива: отправляться в долгое плавание с таким суровым надсмотрщиком. Особенно для мальчишки моих лет, который раньше не слышал ни такой брани, ни подобных угроз».

Он вполне осознал, что жизнь китобоя может оказаться совсем другой, чем он представлял себе раньше. Теперь, когда остров исчез за горизонтом, Никерсон начал понимать, как понимает подросток, вступающий во взрослую жизнь, что беспечные дни детства прошли навсегда. «Именно тогда я впервые понял, что остался один в огромном, бесчувственном мире… где ни одна родная душа не скажет мне ни одного доброго слова». Только тогда Никерсон осознал, что «принес он в жертву».

В тот вечер экипаж разделили на две смены, или вахты. За исключением «бездельников», таких как повар, стюард и бондарь, которые днем работали, а ночью спали, все трудились на палубе, сменяясь каждые четыре часа. Словно дети, собирающие команду на игровой площадке, первый и второй помощники выбирали людей, которые будут работать в их вахту. «Первое, что должны сделать командиры, – писал Уильям Комсток, – выяснить, кто родился на острове, а кто нет. Даже честь быть римским гражданином не могла сравниться с честью быть уроженцем кучи песка, именуемой Нантакет». После того как нантакетцы были отобраны, оставалось выбирать между уроженцами Кейп-Кода и чернокожими.

Затем начинался отбор гребцов для вельботов, состязание, в котором принимали участие не только оба помощника, но и капитан, возглавлявший собственную лодку. Поскольку это были люди, с которыми помощники и капитан собирались идти в настоящий бой, то к выбору все относились очень ответственно. «Существовало огромное соперничество между командирами, – вспоминал один китобой, – плохо скрываемый страх, что лучшие достанутся кому-то другому».

И снова каждый командир пытался заполучить в свою лодку как можно больше нантакетцев. Никерсон попал в лодку к Чейзу. Гарпунером был Бенджамин Лоуренс. Друг Никерсона (и кузен капитана), Оуэн Коффин вместе с несколькими другими нантакетцами оказался в лодке Полларда.

Второй помощник, Мэтью Джой, как самый младший по рангу, остался без единого островитянина. Три человека, которых не взяли ни в одну лодку, должны были присматривать за «Эссексом» во время охоты на кита.

В первый день плавания совершался еще один ритуал. Капитан обращался к экипажу с речью. Говорили, что традиция уходит корнями к Ноеву ковчегу. Это было официальное представление капитана. И это было зрелище, одинаково интересное как для «зеленоруких», так и для помощников капитана.

Едва Поллард начал говорить, Никерсон с удивлением отметил разницу между капитаном и его первым помощником. Вместо того чтобы кричать и сыпать проклятиями, Поллард говорил «без нарочитой властности или неподобающих грубостей». Он просто сказал, что успех похода зависит от того, насколько экипаж будет выполнять приказы. Каждый, кто ослушается приказа, сказал им Поллард, должен будет отвечать не только перед помощниками, но и перед самим капитаном. Он распустил людей со словами: «Принимайте вахту, мистер Чейз».

Экипаж «Эссекса» ел и спал в трех разных местах: это были каюты капитана и помощников в кормовой части судна; кубрик прямо перед офицерскими каютами, где жили гарпунеры и юные нантакетцы; и бак, слабо освещенное помещение в носовой части корабля, отделенное от кубрика помещением для хранения ворвани. Разделение между баком и остальными помещениями корабля было не просто пространственным, а расовым. По словам Аддисона Пратта, «зеленорукого», отправившегося в 1820 году в плавание на борту нантакетского судна, бак «был заполнен неграми», в то время как белые матросы жили в кубрике. Разделяя убеждения, общие для всех нантакетских китобоев, Томас Никерсон считал, будто ему «повезло, что все эти негры были так далеко от нас».

Но и у бака были свои преимущества. Его изоляция – а попасть туда можно было только через люк на палубе – позволяла обитателям создать свой маленький мирок. Ричард Генри Дана, автор книги «Два года на палубе», во время своего путешествия на торговом судне, состоявшегося в тридцатых годах, предпочел кубрику бак. Там «ты сразу оказывался под пристальным надзором командиров и не мог танцевать, петь, играть, курить, шуметь и жаловаться или предаваться любым другим матросским удовольствиям». На баке негры рассказывали байки – обменивались историями о разных судах и о своих товарищах по плаванию, вспоминали старые морские легенды. Они танцевали и пели песни, часто подыгрывая себе на скрипке. Молились своему богу и, согласно еще одной морской традиции, передразнивали капитана и его помощников.