Искупление Атлантиды - Алисия Дэй

Она огляделась, стараясь заметить всё до мельчайших подробностей, используя присущую ей репортерскую «сверхнаблюдательность». Тиернан покачала головой, не веря собственным глазам:

Туман превратился в большую, широкую, сияющую, мерцающую, мужскую, фигуру. Золотистый свет ламп отразился в крошечных капельках воды, создавая поток маленьких радуг на любой плоской поверхности. Восхитительная игра света. Потом облако тумана взорвалось изнутри, словно устраивая приветственный салют для мужчины, появившегося из него.

Мужчина, который всего несколько минут назад был лишь облаком. Туманом. Этот мужчина теперь стоял посреди ее номера, тяжело дыша и глядя на нее своими холодными зелеными глазами.

Правда, теперь в них вместо льда полыхал зеленый огонь, а жар его взгляда обжег ее всю с головы до ног. Он обратил особое внимание на ее шею.

— Бреннан? — шепотом спросила она, и услышав ее, воин резко поднял голову и посмотрел ей прямо в глаза. Он не двигался, напоминая хищника, застывшего перед нападением. Тиернан почувствовала, как по спине пробежал холодок, понимая, что она в опасности.

Он был беспощадным, нецивилизованным, красивым варваром. А таким шелковистым, кудрявым черным волосам позавидовал бы любой высокооплачиваемый ведущий теленовостей. Мужественный красавец с черными бровями и изумительными зелеными глазами. Его скулы были такими же, как и у других ее знакомых атлантийцев, и напоминали красивейшие древнегреческие статуи. А его рот… о, какой рот! Почему же сочетание губ и зубов лишь усиливает ее желание попробовать его на вкус?

Мало-помалу Тиернан собрала остатки своего самообладания и, несмотря на то, что ее горло вдруг пересохло, сумела сказать:

— Кажется в Бостоне, прячась за диваном, я пропустила ваше эффектное появление. Конечно, я думала о том, как же вы, ребята, попали в ту комнату через окно на такой высоте, но предположила, что вы воспользовались веревками и спустились с крыши.

— Вы — Тиернан? Ответьте мне сейчас же, — потребовал он, не обращая внимания на ее робкий лепет.

— Да, Тиернан это я. Вы ведь меня знаете, мы…

Она вскрикнула и замолчала, когда он, весь такой большой и мускулистый, сделал сначала один шаг, потом еще один, как будто подкрадываясь к ней. Бреннан прорычал так, что Тиернан с трудом поняла его слова:

— Он осмелился дотронуться до вас. Он прикоснулся к вам губами, теперь я убью его.

Девушка отступила, похоже, тем самым разозлив его еще больше, так как он одним прыжком преодолел оставшиеся несколько футов между ними, все больше напоминая дикого хищника, преследующего добычу.

— Бреннан, прекрати! Не знаю, о чем идет речь, но тебе следует успокоиться, и мы… — Она потеряла дар речи потому, что вспомнила, что в их первую встречу он вел себя, как безумец. В как раз в этот момент он сделал еще один шаг и прижал ее к стене своим телом и уперся руками по обе стороны от ее головы.

Он не слышал ни слова из того, что она сказала. Тиернан поняла, что она в опасности. Рик был прав, следовало его послушаться, но нет, ей надо было показать себя крутой! Только за последний час она уже встретилась лицом к лицу с двумя хищниками.

— Я, черт побери, не собираюсь играть роль добычи вампира или кого бы то ни было, — заорала она, отталкивая его, когда он сильнее прижался к ней, но у нее не получилось: он напоминал кирпичную стену. Горячую, твердую кирпичную стену с ароматом соли, моря и мужчины.

Бреннан застыл на месте, потом склонил голову на бок и оценивающе оглядел ее.

Он, наконец, заговорил, своим низким голосом задевая ее нервные окончания:

— Вы не его добыча.

Она вздохнула, но не успела и слова сказать, как он отнял руку от стены и коснулся ее щеки.

— Вы не его добыча, а моя, — сказал он, наклоняясь к ее губам.

Она спряталась за дверью, время от времени выглядывая и осматриваясь. Бреннан был готов сорвать эту дверь с петель голыми руками. Женщина вернулась в комнату только, когда воин превратился из тумана в самого себя. Теперь он ясно видел ее лицо точь-в-точь такое же, как на газетном снимке у него в кармане. Лицо, которое грезилось ему в полузабытых снах. Бреннан почувствовал, как весь мир перевернулся, словно от встряски. Она стала его солнцем.

Тиернан.

Такая красивая: волны черных волос, обрамлявшие ее лицо, превосходно оттеняли ее темно-карие глаза. Ее щечки следовало воспеть в стихах, а губки — в песне.

А изгибы ее тела… вызывали в нем совсем другое желание. Он почувствовал, как сердце забилось в груди, а тело мгновенно отреагировало: его плоть затвердела и поднялась.

В ее черных глазах смешались дерзость и осторожность. И только раз взглянув на нее, Бреннан понял, что теперь принадлежит ей.

Стоило ей произнести его имя, и его хладнокровие улетучилось. Он бросился к ней, в отчаянии желая дотронуться, попробовать ее на вкус. Овладеть ею, сделать своей и никогда не отпускать.

Она сказала еще что-то, даже скорее прокричала, но до его сознания дошло только одно слово: добыча. Кто посмел охотиться на его женщину? Никакая она не добыча.

— Моя, — повторил он, срываясь на рычание и ожидая, что она осмелится возразить ему. Неужели она не знала? Неужели не понимала?

Ее глаза расширились, словно от испуга, и он почувствовал, как сжимается сердце. Неужели она его боится? Он же принадлежал и будет принадлежать лишь ей одной. Волна желания лишила его ясности мысли.

Он нашел в себе силы сказать:

— Я за тебя умру…

А когда она вскрикнула, Бреннан лишился дара речи и мог думать лишь о том, чтобы попробовать ее. Хотя бы разок. Первый из тысяч миллионов раз.

Он наклонил голову и завладел ее ртом, ее жаром, ее вкусом. Воин испытывал потрясающее блаженство, что, наконец, держит ее в своих объятиях. Ему показалось, что он сейчас взорвется от переполнявших его чувств. Бреннан поднял голову и отступил на несколько шагов назад в полной уверенности, что сам Посейдон ударил его молнией из своего Трезубца. Его накрыла волна боли, и не успел он пошевелиться, как проклятие начало свое черное дело, выполняя свое предназначение: уничтожить атлантийца.

Ему казалось, что он никогда не испытывал подобной боли. Неужели такова плата за способность чувствовать? Вселенная взорвалась в душе Бреннана, подведя его к безумию. Он выхватил кинжалы из ножен, которые в данной ситуации были совершенно бесполезными. В нем просто возобладал инстинкт самосохранения. К сожалению, все напрасно, так как оружием этого врага ему не одолеть. Бреннан уронил кинжалы и рухнул на пол, прижимая руки к груди и пытаясь сдержать цунами чувств, бушевавшее внутри него. Бесчувственность, длившаяся две тысячи лет, разрушилась, затопив болью его пустую, высушенную душу.

Мука и невыносимая грусть сдавили его сердце. Тысячи лет боли от потерь, которой он не испытывал, разом обрушились на него. Он не оплакивал смерти дорогих ему людей, ничего не чувствовал. О, Посейдон, слово «чувствовать» совершенно не передавало всю боль, всю эту непрекращающуюся агонию. Легче умереть.