Магазин работает до наступления тьмы 2 - Дарья Леонидовна Бобылёва

в человеческом скафандре, может, это было испытание, которое он не прошел, и теперь…

— Что теперь? — невесело улыбнулся своему темному отражению в зеркале Хозяин, заматывая кашне потуже. — Голову с плеч?..

Сразу после этого в дверь постучали и сообщили, что у пансиона его дожидается авто.

***

Устроившись на заднем сиденье глазастого «опеля» и заметив на пальце приехавшего за ним господина золотое кольцо-печатку, он удивился оказанной чести — обычно к нему приезжали носители серебра. И письмо, как было заведено, не прислали заранее, значит, точно что-то серьезное, кого же он не разглядел, барышню или все-таки Пашинцева?..

— Что? Не берите в голову, это что-то по политической линии. — Господин говорил с легким неопределенным акцентом. — Игры разведок нас не интересуют — и вас не должны.

Он выдохнул с облегчением. Господин поймал его взгляд в крохотном зеркальце заднего вида:

— Видите ли вы сны, господин второжитель?

— Не видел ни единого с тех самых пор, как… — Он коснулся кашне, уложенного на шее в несколько плотных витков. — Если верить вашим эскулапам, такое случается изредка, при должном везении, а мне и прежде везло как утопленнику.

— Но всё же вы так и не утонули. — Лицо посланника Начальства озарилось белозубой иностранной улыбкой. — И с чего бы вам не верить нашим врачам?

«Хотя бы с того, что врач обыкновенно пользует живых людей, а всем прочим занимаются в прозекторской», — мысленно парировал он, но, разумеется, промолчал.

***

Берлинская контора Начальства располагалась в очень скромном снаружи здании, между цветочным магазином и аптекой. Посланник с золотым кольцом франтоватой походкой прошел по длинному коридору, раскланялся со встречной барышней, которая несла куда-то чайный поднос, и остановился у ведущей вниз винтовой лестницы. Возле лестницы дежурил молодой охранник, он начал было, преградив им дорогу, говорить что-то по-немецки, но, увидев на протянутой к нему руке золото, умолк и отошел в сторону. Хозяин даже пожалел, что этот бестолковый на вид паренек не устроил в служебном рвении скандал и не отсрочил хотя бы на полчаса его сошествие в бездны под конторой. Прежде он никогда там не бывал, поскольку не обладал не то что золотой печаткой — ему пока вообще не полагалось кольца. В иерархии Начальства он являлся не более чем приготовишкой.

Бездны оказались бесконечной паутиной из точно таких же, как и наверху, коридоров с латунными настенными светильниками. Где-то торопливо стучали на пишущей машинке, а издалека слышался приглушенный вой — не то собачий, не то человеческий, — для успокоения нервов Хозяин решил, что собачий.

— Ваша своеобычная особенность может оказаться вашим счастливым билетом, — говорил идущий впереди господин. — Этого сноходца мы получили от польских коллег. Стоит установить с ним психическую связь, как он моментально цепляется и пробирается в сновидения. Двое коллег уже оказались в лечебнице для душевнобольных, а один, представьте, в тюрьме, он спросонья задушил свою почтенную супругу. Но мы не теряем надежды. Подобные монады могут быть крайне полезны, если поставить их на службу человечеству.

Они определенно приближались к источнику воя, и Хозяин больше не мог себя обманывать: вой был не собачий. За дверью, у которой они замедлили шаг, кто-то монотонно и безутешно плакал.

— Но я различаю всего три категории. И ни разу не преуспел в установлении психической связи, — заупрямился он. — В прошлый раз монада сбежала, и ее впоследствии несколько недель не удавалось выкурить из радиоприемника.

— Зато вы не видите снов. И, что не менее важно, у вас нет супруги, детей и домашних животных.

— Я не чувствую себя вправе…

Радушная улыбка погасла, и он вдруг разглядел, что глаза у господина светло-серые, почти прозрачные, как ломкий весенний лед.

— Вы что же, не хотите быть полезны? Вам дали щедрый аванс. — Господин как будто случайно коснулся собственного кадыка. — Его лучше оправдать.

***

Сноходца, видимо, совсем недавно достали из кошки. Это был рутинный метод транспортировки монад — необычно ведущий себя человек может привлечь лишнее внимание, но кому есть дело до глупого зверя, голосящего в клетке. Стоило приблизиться к забившейся в угол фигурке, как она проворно опустилась на четвереньки, зашипела и выгнула спину дугой. Потом, опомнившись, заклокотала что-то на певучем спиритическом эсперанто, которое он без особых успехов учил уже второй год. Неудивительно, что суеверные люди принимали его то за древнегреческий, то за древнеарамейский, то за особое бесовское наречие, на котором одни демоны просят других прибавить огня под адскими котлами. Язык, который из неведомых пределов принесли в этот мир монады, казался и странно, по какой-то многовековой памяти знакомым, и в то же время не похожим ни на один из человеческих.

— Ты плачешь, — сказал он чрезмерно отчетливо, как обычно говорят с иностранцами или слабоумными, и провел ладонью по своей щеке.

Чахоточная на вид девочка с жидкими встрепанными волосенками затихла, дотронулась до лица, повторяя его жест, и озадаченно посмотрела на мокрые пальцы. Понюхала их, потом лизнула. Кажется, она не вполне понимала, откуда взялась эта теплая вода.

***

Он действительно совершенно не умел обращаться с этими тварями, тем более — приручать их или, как обтекаемо выражалось Начальство, «ставить на службу человечеству». Сперва он их ненавидел и боялся до такой степени, что при одной мысли о них буквально останавливалось дыхание. А ведь прелестные сестрички милосердия так долго учили его дышать заново, когда он очнулся в лишенной окон палате с пылающим углем в горле и зияющим провалом в памяти. Он даже решил, что по-прежнему находится в психиатрической лечебнице, и никак не мог взять в толк, почему же его отвязали от койки. Сестрички, похожие между собой как близнецы, беззлобно потешались над его недоумением, уверяли, что худшее позади, что он свободен — ну, почти свободен, хихикали они, переглядываясь, — и самое главное — полоскать горло микстурой и не забывать дышать.

Он не знал, где именно находилась палата и как он попал из нее в поезд до Берлина, — на этом месте в памяти темнел очередной провал. Дальнейшие отчетливые воспоминания начинались уже с полутемного купе, в котором он ехал со своим наставником в духовидении господином Канегисером и его помощником Иеремией. Господин Канегисер утверждал, что имя тот получил в честь философа Бентама, однако звал его запросто Еремой. Заглянувший к ним кондуктор обратился сначала к помощнику, и его ошибку легко можно было понять: господин Канегисер — застегнутый на все пуговицы