Балаган, или Конец одиночеству - Курт Воннегут

Как вы знаете, ей было суждено умереть на Марсе.

И приз ей был назначен – обвал из гидропирита железа, называемого в просторечии «Золото Дурака».

Хэй-хо.

* * *

Было даже такое время в нашем детстве, когда мы единодушно решили, что нам очень повезло, что мы не красавчики. Судя по всем романам, которые я читал своим пискливым голосом, сопровождая чтение иногда и жестами, все красавицы и красавцы подвергались бесконечным посягательствам со стороны одержимых страстью незнакомцев.

Нам вовсе не хотелось, чтобы в нашу жизнь кто-то лез, потому что вдвоем мы составляли не просто единый разум, а целую Вселенную, и ни с кем не хотели ее делить.

* * *

Про наш внешний вид по крайней мере одно могу сказать: одежда на нас была самая дорогая, самая лучшая. Наши несусветные промеры, менявшиеся почти неузнаваемо с каждым месяцем, посылались по почте, согласно инструкции наших родителей, к самым лучшим портным, сапожникам, мастерам по пошиву белья и верхнего платья, к известнейшим галантерейщикам в мире.

Наши няньки, которые нас раздевали и одевали, придумали себе игру и радовались, как дети, переодевая нас для воображаемых торжественных случаев, хотя мы в жизни никуда не выходили, – для миллионерских чаепитий, каникул с катаньем на лыжах, занятий в привилегированной приготовительной школе, для выезда в театр – сюда, в Манхэттен, после чего планировался ужин и море шампанского.

И прочее в том же роде.

Хэй-хо.

* * *

Комизм нашего положения мы чувствовали. Но, несмотря на нашу гениальность – когда мы думали вместе, – лет до пятнадцати нам не приходило в голову, что мы угодили в самую сердцевину трагедии. Мы думали, что уродство просто забавляет людей из внешнего мира. Мы не догадывались, что наш вид может вызвать отвращение у людей, особенно когда они не ожидали нас увидеть.

Мы не имели ни малейшего представления о том, как важно быть красивым, и поэтому, честно говоря, никак не могли взять в толк, про что идет речь в «Гадком утенке» – я читал Элизе эту сказку в мавзолее профессора Илайхью Рузвельта Свейна.

Это сказка про птенца, которого вырастили утки, и, на их взгляд, это был самый неприглядный утенок, которого им приходилось видеть. Ну а потом, когда он вырос, то оказался лебедем.

Я помню, как Элиза заметила, что сказка была бы куда интереснее, если бы птенец выбрался на берег и превратился в носорога.

Хэй-хо.

До того вечера, накануне нашего пятнадцатого дня рождения, мы с Элизой никогда ничего плохого о себе не слышали – даже когда подслушивали из потайных ходов.

Слуги так к нам притерпелись, что никогда о нас и не поминали, ни на людях, ни секретничая друг с другом. Доктор Мотт почти никогда не высказывался ни о чем, кроме нашего аппетита и нашего стула. А родителям было так тошно, что они впадали в бессловесное состояние каждый раз – раз в год, – когда совершали межпланетный перелет на наш астероид. Отец, помнится, пересказывал матери, запинаясь, без всякого интереса, разные новости, которые он вычитал из газет и журналов.

Они всегда привозили нам игрушки из фирменного магазина Шварца – знаменитая фирма давала гарантию, что эти игрушки полезны для умственного развития трехлетних детишек.

Хэй-хо.

* * *

Так-то. А сейчас пришли мне на память все тайны жизни человеческой, которые я скрываю от Мелоди и Исидора, ради их душевного мира и спокойствия, – например, я доподлинно знаю, что за гробом нас ничего хорошего не ждет, и так далее.

И в который раз я поражаюсь, вспомнив ту тайну, которую от нас с Элизой так долго скрывали. Всем тайнам тайна, а именно: наши родители дождаться не могли, пока мы наконец умрем.

* * *

Мы довольно мирно ждали нашего пятнадцатого рождения, полагая, что он будет точь-в-точь как все предыдущие. Мы лениво разыгрывали обычный фарс. Родители приехали к ужину – ужинали мы в четыре часа дня. Подарки нам дадут завтра.

Мы швыряли друг в друга разной едой. Я влепил Элизе плодом авокадо. Она меня заляпала филе под соусом. Мы обстреляли пончиками горничную. Мы делали вид, будто знать не знаем, что наши родители уже приехали и подглядывают в щелочку в двери.

Ну вот, а потом, так и не повидав своих родителей, мы были выкупаны, припудрены тальком, облачены в пижамы, и купальные халаты, и ночные шлепанцы. Укладывали нас в пять – мы с Элизой притворялись, что спим по шестнадцать часов в сутки.

Наши квалифицированные няньки, Овета Купер и Мэри Селвин Керк, сказали нам, что нас ждет в библиотеке чудесный сюрприз.

Мы прикинулись идиотами, которые никак не поймут, что такое сюрприз.

К тому времени мы вымахали во весь свой великанский рост.

Я таскал за собой резиновый катерок – считалось, что это моя любимая игрушка. А у Элизы в копне волос, черных как смоль, красовалась алая бархатная лента.

* * *

Как обычно, родителей от нас отгораживал громадный обеденный стол. Как обычно, наши родители потихоньку потягивали бренди. Как обычно, в камине ярким пламенем, шипя и постреливая, горели сосновые и сыроватые яблоневые дрова. И как обычно, писанный маслом профессор Илайхью Рузвельт Свейн на портрете над камином благостно сиял, наблюдая привычную церемонию.

Когда нас к ним вывели, наши родители, как это повелось, встали. Они встретили нас улыбками, в которых мы все еще не могли распознать выражение заискивающе-сладкого и острого ужаса.

А мы, как обычно, притворились, будто они нам страшно нравятся, только мы не можем с ходу сообразить, кто они такие.

* * *

Как обычно, разговаривал с нами отец.

– Как поживаете, Элиза и Уилбур? – сказал он. – Вы прекрасно выглядите. Мы очень рады вас видеть. Вы нас помните?

Мы с Элизой, пуская слюну, стали советоваться, изображая смущение и бормоча по-древнегречески.

Элиза, помнится, сказала мне по-гречески, что не может поверить, чтобы мы были сродни этим хорошеньким куколкам.

Отец пришел нам на помощь. Он подсказал нам имя, которое мы ему дали много лет назад.

– А я – Буль-плю! – крикнул он.

Мы с Элизой притворились, что поражены. «Буль-плю!» – твердили мы друг другу. Мы не могли поверить, что на нас свалилось такое счастье. «Буль-плю! Буль-плю!» – кричали мы.

– А это, – сказал отец, показывая на маму, – Мум-пум.

Для нас с Элизой это была еще более сногсшибательная новость. «Мум-пум! Мум-пум!» – завопили мы.

И тут мы с Элизой, как и полагалось, совершили великое интеллектуальное усилие. Без малейшего намека или подсказки со стороны мы сообразили что, раз наши родители явились сюда, значит, близок наш день рождения. И мы стали распевать слово, которым у нас обозначался день рождения: «Де-жжень!»