Ересь - С. Дж Пэррис

Фичино солгал Козимо, сказав, что в рукописи, доставленной из Византии, заключительная книга отсутствует, прочие же книги он добросовестно перевел. На следующий год после смерти Козимо Фичино и Веспасиано встретились вновь, чтобы поговорить о пятнадцатой книге. Веспасиано интересовала прибыль; он предлагал продать рукопись в какой-нибудь богатый монастырь, а там уж найдут способ уберечь манускрипт от глаз тех, кто мог бы злоупотребить тайным знанием. Фичино предлагал все же перевести книгу и раскрыть ее секрет выдающимся мыслителям Флорентийской академии, а те уж пусть обсудят и решат, каковы возможные последствия самой опасной еретической философии, если она проникнет в Италию.

— Кто же победил в этом споре? — нетерпеливо спросил Сидни, даже не приглушив голос. Глаза его сверкали, словно омытые струями воды, стекавшей с высокой тульи шляпы на лицо.

— Никто, — ответил я. — Когда они спустились в хранилище, рукописи там не было. Выяснилось, что случилась ужасная ошибка: за несколько месяцев до этого манускрипт вместе с целой кипой других греческих рукописей приобрел английский коллекционер.

— Кто же это был?

— Не знаю. И Веспасиано этого не знал. — Я глубоко вздохнул. — На этом кончается история Пьетро. Он сказал мне, что и дед его не знал никаких подробностей: неизвестный английский книгочей проездом через Флоренцию купил несколько рукописей, в том числе и эту. Веспасиано так и не сумел проследить дальнейшую ее судьбу, хотя до конца своей долгой жизни теребил всех своих поставщиков и покупателей в Европе, — а скончался он на исходе прошлого века. Признаю, сведений маловато: в прошлом веке Италию посетило множество англичан, интересовавшихся древностями и редкими книгами. Если кто-то из них случайно приобрел манускрипт, то мог перепродать его, не ведая, что за сокровище попало ему в руки, и теперь оно пылится в чьей-нибудь библиотеке.

— Но почему ты решил, что рукопись в Оксфорде? — после паузы спросил Сидни.

— Я стараюсь рассуждать логически: английские библиофилы прошлого века были люди образованные и, как правило, богатые, раз уж они могли путешествовать по континенту и скупать редкости. Насколько мне известно, английские джентльмены имели обыкновение завещать свои книги тем университетам, в которых они учились, ибо содержать частные библиотеки по карману лишь немногим, таким, к примеру, как ваш доктор Ди. Если Гермесов трактат попал в Англию, он вполне мог очутиться в Оксфорде или в Кембридже. Там я и должен искать его.

— А если найдешь?.. — начал было Сидни, но тут его лошадь неожиданно шарахнулась в сторону и громко заржала: откуда ни возьмись на дорогу выскочили две маленькие фигурки.

Мы резко натянули удила, и пфальцграф со слугами едва успели остановиться; их лошади ткнулись мордами в крупы наших. Двое оборванных ребятишек, девочка лет десяти и мальчик еще моложе, месили босыми ногами грязь. На правой щеке у девочки расплылся лиловый синяк. Она протянула к нам тощую ручонку, ладонью вверх, и заговорила, обращаясь к Сидни. Голос ее был жалобен, но глаза смотрели нагло и дерзко.

— Милостыньку, господин, двум бедным сироткам!

Филип покачал головой — не отказываясь, а скорее сокрушаясь о несовершенстве мира сего — и потянулся за висевшим у него на поясе кошельком. Он уже достал монету, но тут сзади послышался вопль. Я обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как одного из пфальцграфовых слуг стаскивает с коня какой-то коренастый крепыш, вместе с двумя другими бесшумно вынырнувший из леса. Пфальцграф тоже вскрикнул, но тут же опомнился, пришпорил коня и галопом промчался между мной и Сидни. Маленьких побирушек он чуть было не раздавил — они едва успели отпрыгнуть в кусты у обочины. Я соскочил с коня, выхватил из-за пояса нож (тот самый, что подарил мне Паоло) и прыгнул на спину одному из бандитов, уже замахнувшемуся дубиной на второго слугу, чтобы выбить и его из седла. Сидни чуть промедлил, но потом тоже спешился и, обнажив меч, набросился на двух других грабителей, которые уже резали ремни, крепившие сундуки к седлам.

Мой противник обернулся ко мне, но я схватил его за руку и отвел удар. Бедолага-слуга за это время успел хлестнуть поводьями лошадь, и та рванулась в сторону, унося всадника из-под занесенной дубины; второй бандит подбежал ко мне, размахивая ножом, и поранил мне ногу, когда я попытался отпихнуть его. Вот теперь я обозлился по-настоящему и ринулся на него с ножом. Но в этот момент краем глаза подметил какое-то движение сбоку: главарь банды, с виду крупнее и выше прочих, замахнулся на меня своей дубиной. Я, не раздумывая, вонзил нож ему в плечо. Бандит завопил от боли. Его левая рука бессильно повисла, другой он пытался зажать рану. Я воспользовался моментом и ткнул нож в руку, державшую дубину. Дубина упала на землю, а я обернулся к тому бандиту, который размахивал передо мной своим ржавым ножом, — этот уже не выглядел таким смельчаком. Выкрикивая итальянские ругательства, я набросился на этого придурка, сделал обманное движение, и он, споткнувшись о корень, упал, продолжая тем не менее размахивать ножом. Я со всей силы пнул его ногой в живот и встал над ним, приставив нож к горлу. Он лежал на земле и постанывал.

— Бросай нож и убирайся к черту, откуда пришел, — прошипел я. — Быстрее, пока я не передумал.

Он молча поднялся, снова поскользнулся второпях и кинулся обратно в лес. Отчаянный вопль у нас за спиной придал ему скорости. Я обернулся: один из бандитов, с которыми схватился Сидни, медленно валился наземь: поэт проткнул ему бок мечом. Последний из троих нападавших с ужасом поглядел на распростертое в грязи тело товарища и тоже задал стрекача. Сидни вытер меч о мокрую траву и убрал его в ножны, все еще тяжело дыша после схватки.

— Он мертв?

Сидни пренебрежительно оглянулся через плечо.

— Жить будет, — проворчал он, поджимая губы. — Но в следующий раз поостережется нападать на проезжих. Это опасная дорога, нам следовало подготовиться получше. Ты отлично показал себя, Бруно! — восторженно добавил он. — Для служителя Божия так просто замечательно.

— Не знаю, числит ли Господь меня по-прежнему среди своих служителей. Но за три года блужданий по Италии я научился защищать себя. — Я тоже вытер лезвие ножа о траву, мысленно благодаря своего предусмотрительного друга: не впервой подаренный клинок выручал меня.

Сидни задумчиво кивнул.

— Да, припоминаю: в Падуе ты рассказывал, что у тебя вышла какая-то неприятность из-за драки в Риме. — Он смотрел на меня с легкой улыбкой, как бы ожидая рассказа.

Я ответил не сразу. Случалось у меня в прошлом такое, о чем я предпочел бы никогда не вспоминать. Лучше бы в Англии меня знали как выдающегося философа при французском дворе, а не как беглеца, скитавшегося по Италии и преследуемого по обвинению не только в ереси, но и в убийстве.

— В Риме какой-то доносчик сдал меня инквизиции. Но к тому времени, как мерзавца выудили из Тибра, я уже покинул город, — тихо ответил я.

— Ты убил его? — лукаво ухмыльнулся Сидни.

— Насколько мне известно, это был пьяница и мелкий жулик, а я мыслитель, Филип, — мыслитель, а не убийца, — подчеркнул я, пряча кинжал в ножны.