Mens Rea в уголовном праве Соединенных Штатов Америки - Геннадий Александрович Есаков

на мысль Св. Августина Аврелия, тем более что схожие с августинианской максимой выражения нередко встречаются в тексте как Старого, так и Нового Завета. В частности, внимание на себя обращает следующий отрывок из Евангелия от Марка:

«Dicebat autem: “Quod de homine exit, illud coinquinat hominem; ab intus enim de corde hominum cogitationes make procedunt (курсив мой. – Г.Е.), fornicationes, furta, homicidia, adulteria, avaritiae, nequitiae, dolus, impudicitia, oculus malus, blasphemia, superbia, stultitia: omnia haec mala ab intus procedunt et coinquinant hominem”…».[117]

Подводя итог изложенному, можно сказать, что источник максимы в L.H.P. установить с абсолютной точностью не представляется возможным. Communis opinio doctorum наиболее вероятным считает всё же мысль Св. Августина Аврелия,[118] с чем и следует согласиться.

Переходя к анализу содержательного значения рассматриваемой максимы в тексте L.H.P., необходимо отметить следующее. Значение, приданное фразе reum non facit nisi mens rea в последующие века, могло бы навести на мысль, что во время появления L.H.P. психический настрой человека, связанный с совершением преступления, либо, как и прежде, имел, либо уже приобрёл юридическое значение.[119] Этот вывод представляется неверным: несмотря на текстуальное появление в законодательстве термина mens rea, в начале XII в. уголовное право всё ещё не рассматривало психическое состояние человека как обязательный элемент в структуре преступления, оставаясь на позициях, заложенных в более раннюю эпоху. В доказательство данного тезиса можно привести ряд соображений.

Во-первых, окружающий максиму reum non facit nisi mens rea контекст свидетельствует о том, что её появление в тексте L.H.P. следует рассматривать скорее всего как «кусковое» заимствование из канонических источников, не имеющее своей целью сформулировать основополагающий принцип, или, по крайней мере, как установление нормы, относящейся исключительно к лжесвидетельству. В пользу той точки зрения, согласно которой данный фрагмент является лишь заимствованием из канонических текстов, говорят и окружающие его иные положения, в равной мере взятые из церковных трактатов и посвящённые различным каноническим вопросам, таким как ответственность священников, грехи самоубийства, лжесвидетельства и тому подобное.[120] Следовательно, вряд ли максима reum non facit nisi mens rea несла в себе обобщённую светскую смысловую нагрузку. Как считает Фредерик У. Мэйтланд, самое большее, с чем она может быть связана, так это лжесвидетельство, да и то в плане изложения канонических воззрений на этот грех.[121] Как бы это абсурдно ни звучало, но представляется, что если бы составитель L.H.P. сохранил слово linguam, цитируя Св. Августина Аврелия и Св. Иво Шартрского, он бы избавил последующих исследователей от возникающей при трактовке анализируемого отрывка неясности и двусмысленности.

Более весомые доводы в поддержку отстаиваемой позиции можно привести, изучив иные части L.H.P., в которых неоднократно подчёркивается нерелевантность для целей уголовного наказания психической составляющей преступления. Так, примечательны следующие положения L.H.P.:

«Равно как намеренно (sponte) или же ненамеренно (non sponte) содеяно что, всё же оно поправляется. Ибо совершая грех по незнанию (per inscientiam peccamus), по трудолюбию мы исправляем его. Всё же дружба и снисхождение более близки или более отдалённы будут в зависимости от того, заслуженно ли тем, кто убит, последнее, и как оно произошло.

… Убийство совершается множеством способов, различие между которыми заключается в причине и в лицах… Убийство также совершается случайно (casu) или намеренно (consilio) (курсив мой. – Г.Е.).

… Если кто в ходе игровой стрельбы из лука или иным каким-либо занятием копьём или чем-нибудь подобным случайно (casu) убьёт другого, содеянное возмещается. Ибо закон гласит, что совершая грех по незнанию, со знанием исправляем его (Legis enim est, qui inscienter peccat, scienter emendet) (курсив мой. – Г.Е.). Всё же милосердие и любовь от родичей погибшего подходящи постольку, поскольку мы понимаем, что человеческий род обречён покорно и со слезами сносить жестокости сурового жребия.

… Существует также множество несчастий, которые происходят скорее случайно (casu), нежели чем по намерению (consilio), и скорее милосердию, чем судебному решению, должны они вверяться.

Ибо закон гласит, что совершая грех по незнанию (qui inscienter peccat), со знанием исправляем его (scienter emendet)…».[122]

Тем самым анализ текста выявляет, что составитель L.H.P., выделяя такие понятия, как намерение и намеренно (consilium, sponte), со знанием (scienter) и случайно (casu), не считал их релевантными для целей уголовного права. Что же касается указаний на необходимость проявлять милосердие в зависимости от меры упречности проступка, то это следует рассматривать как не более чем эхо церковных «Покаянных канонов», повлиявших на англосаксонское законодательство, ставшее, в свою очередь, основной базой положений L.H.P. Нелишне отметить, кроме того, что, исходя из текста L.H.P., положения о милосердии сами по себе не колеблют общего принципа наступления уголовной ответственности и за случайное причинение вреда.

Перси X. Уинфилд, отстаивая противоположную концепцию, отмечает, что приведённым нормам придаётся слишком большое значение. По его мнению, в их истолковании не исключена возможность ошибки, сводящейся к наполнению термина inscienter и подобных ему современным содержанием, заключённым в понятиях намерения и небрежности; причём такая возможность, которая многократно увеличивается некорректными примерами, приводимыми в разграничение используемых составителем L.H.P. терминов.[123] Кроме того, он полагает невозможным примирить максиму legis enim est, qui inscienter peccat, scienter emendet с максимой reum non facit nisi mens rea. Как следствие, он предлагает не обращать на них внимания как на взаимоисключающие и в силу этого бесполезные, поскольку «иначе mens rea в одной говорит нам не больше, чем inscienter в другой».[124] И, напротив, особое внимание им обращается на положения о снисхождении, следующие сразу же за формулированием норм абсолютной ответственности. Как итоговый вывод Перси X. Уинфилд считает, что в англосаксонском праве «теоретически была тенденция считать человека ответственным за некоторый (но не весь) чисто случайный ущерб; что на практике эта суровая норма претворялась в жизнь судейской вариацией наказаний (т. е. через применение положений о милосердии человек освобождался от ответственности за некоторый случайно причинённый ущерб. – Г.Е.), и что имело место грубоватое понимание различия между намерением, небрежностью и неизбежной случайностью».[125]

В опровержение этих доводов можно привести следующие соображения. Так, если уж отбрасывать две максимы, то первую из них нужно отбрасывать вместе с её продолжением, т. е. вместе с положениями о необходимости применять милосердие, тем более что их происхождение, прослеживаемое исключительно к церковно-нравственным положениям, вызывает подозрение в том, что они были включены в текст L.H.P. (как и в текст ранее появившихся англосаксонских правд) лишь постольку, поскольку составитель L.H.P. в те времена не мог обойтись без учений отцов церкви и христианской доктрины милосердия. Далее, что касается реального применения