Смена. 12 часов с медсестрой из онкологического отделения: события, переживания и пациенты, отвоеванные у болезни - Тереза Браун

Скорчив гримасу, он уходит, а у меня что-то сжимается внутри. Ритуксан используется в качестве первой линии лечения при определенных лимфомах. По сути, это еще не химиотерапия – препарат лишь модифицирует биологическую реакцию организма, подстегивая иммунную систему, чтобы та боролась с опухолевыми клетками. Для многих людей он не представляет никакой опасности, однако пациенты уже не раз погибали даже при его правильном использовании. Из-за слишком сильной иммунной реакции организма состояние человека может сильно ухудшиться. На самом деле, именно так чаще всего и убивает грипп – сам вирус не является смертельным, однако провоцируемая им иммунная реакция порой не оставляет человеку никаких шансов.

Как потенциально опасный, Ритуксан поступает к нам с особой пометкой на упаковке, обозначающей особенно токсичные препараты, с так называемым «предупреждением в черной рамке». Помимо стандартного перечисления всех побочных эффектов, в описании в толстой черной рамке указаны самые серьезные возможные реакции, которые включают и смерть.

Судя по всему, для тяжелых болезней требуются не менее тяжелые препараты, и Ритуксан является далеко не самым страшным из тех, которые мы применяем при лечении рака. Врачи даже считают его «хорошо переносимым» и относительно безвредным, так как после введения нет никаких долгосрочных побочных эффектов. Это позволяет уверенно выписывать его для пациентов за семьдесят и за восемьдесят, которые не смогли бы пережить токсичного воздействия стандартных видов химиотерапии. Если бы кто-то поинтересовался моим мнением, то я бы тоже рекомендовала ритуксан, потому что он действительно помогает при лимфоме, однако медсестры не любят его давать, потому что бывают осложнения, а мы отвечаем за безопасность пациентов.

Я смотрю вслед удаляющемуся по коридору интерну – он слегка сутулится, будто придавленный тяжким грузом ответственности… Только вот вводить ритуксан мистеру Хэмптону придется мне, а потом отслеживать изменения в его артериальном давлении, пульсе и дыхании, именно я буду вызывать интерна или кого-то, вышедшего ему на замену, если лечение в итоге принесет больше вреда, чем пользы. Интерн не знаком с этим препаратом так хорошо, как я. Интерну не придется собственноручно подсоединять его к капельнице мистера Хэмптона, смотреть за тем, как препарат стекает по прозрачной пластиковой трубке прямо в вену, отдавая себе отчет, что если что-то пойдет не так, то это станет результатом воздействия Ритуксана. Вот теперь-то я начинаю нервничать. Судя по слабому состоянию мистера Хэмптона, риск неприятных последствий должен быть для него особенно высоким, и я переживаю, что назначать ему этот препарат – очень плохая идея. Прежде чем окончательно себя в этом убедить, я решаю посмотреть на мистера Хэмптона собственными глазами.

В его палате темно, и лишь по краям жалюзи виднеется тонкая кромка света. Ему подается три литра кислорода в минуту, это сопровождается легким свистящим звуком, который сложно назвать приятным для уха.

– Мистер Хэмптон, – слегка трясу я его за плечо, чтобы самостоятельно убедиться, насколько хорошо он реагирует, когда бодрствует. Я бы предпочла его не будить, однако другого способа проверить его состояние нет.

– Меня зовут Тереза. Сегодня я буду вашей медсестрой.

Он открывает глаза и смотрит на меня безучастно.

– Вы понимаете, где находитесь? – это стандартный вопрос для людей с дезориентацией. Он моргает, но ничего не говорит, потом снова медленно закрывает глаза.

От пробуждения после глубокого сна дезориентация обычно только усиливается, однако мне сказали, что он спит большую часть времени, пока находится в больнице, и это не нормально. Он тощий, лицо все в морщинах, а поверх лба торчит спутанная копна седых волос.

Я решаю оставить его и ухожу, тихонько прикрыв за собой дверь.

Затем, переживая по поводу того, что Ритуксан может сделать с этим несчастным стариком, я начинаю винить его врача за медицинскую близорукость, за то, что его заботит только необходимость лечения, и он совершенно не задумывается о потенциальном вреде. Мистер Хэмптон очень слаб и дышит с большим трудом. Сможет ли он перенести этот токсичный препарат?

Его лечащий врач славится тем, что никогда ни с кем не обсуждает принимаемые им решения. Он просто решает, и все остальные – как медсестры, так и интерны – покорно выполняют то, что он скажет. Может быть, он и прав, назначая мистеру Хэмптону Ритуксан, – решать не мне. Для некоторых пациентов этот препарат становится убийцей, однако с уничтожением раковых клеток он справляется. Мне только и нужно, что минута-другая, чтобы подтвердить, что от такого лечения вреда меньше, чем пользы, либо, если это окажется не так, что пациент или кто-то, представляющий его интересы, осознанно согласится пойти на такой риск.

«Работа – это любовь, которую проявили. Но что же значит – работать с любовью?» – вопрошает поэт Халил Джибран. Когда работаешь с любовью в больнице, то порой приходится подвергать людей опасности. В случае с Ричардом Хэмптоном, моим пожилым и слабым пациентом с одышкой, которому теперь не избежать Ритуксана, спасение может зависеть от препарата, который в то же время может положить конец его жизни. Весьма неожиданная разновидность любви, но тут ее проявление самое что ни на есть настоящее.

Мне бы хотелось иметь более конкретное представление о рисках, вместо того чтобы бороться с этим неприятным тянущим ощущением у себя в животе. Я снова смотрю на часы. Уже 8.35. Что ж, даже если ничего выяснить у меня так и не получится, совсем скоро я узнаю, оправдаются мои опасения или нет.

Держа в руках прозрачный пластиковый пакет, наполненный густой светло-оранжевой жидкостью, ко мне подходит Сьюзи, новенькая.

– Найдешь минуточку, чтобы проверить тромбоциты?

У нее лучезарные глаза, она открытая и дружелюбная, что, в сочетании с ее светлыми кудряшками, придает ей яркую энергетику Ширли Темпл. Только вот больница – далеко не самолет под названием «Леденец»[2].

Я киваю.

– Тромбоциты в столь ранний час?

Такие процедуры обычно заказывают уже после того, как врачи заканчивают утренний обход.

Мы направляемся в сторону блока Сьюзи.

– Ему ставят катетер, и они хотят, чтобы тромбоциты были больше пятидесяти.

– Только послушай себя, – говорю я, – уже свободно владеешь нашим жаргоном.

Она улыбается. Ее пациенту необходимо установить внутривенный катетер, а хирургу, который будет проводить эту процедуру, нужно, чтобы уровень тромбоцитов (а тромбоциты – это клетки крови, которые способствуют ее свертыванию) в крови составлял не меньше 50 тысяч. В противном случае появляется риск серьезного кровотечения.