Смытые волной - Ольга Приходченко

«О, какой смелый стал, как пол-литра махнул. Как Леня на базе появляется, все в глаза ему смотрит, как преданная собака», – подумала я. Мне бы и здесь помалкивать, а я сдуру опять пустилась в рассуждения о религии, коммунистах, которые не верят ни в бога, ни в черта, о бедных евреях, на которых все ополчились.

На коммунистов и религию Лемешко и бровью не повел, а бедные евреи его зацепили.

– Где ты, Ольга, их видела, бедных? – скорчил он свою поддатую перекошенную рожу.

– Да в моей школе на Пастера, и на Коганке, где раньше жила. На Фонтане в нашем доме две семьи еле концы с концами сводят, совсем бедные и больные. А Лилия Иосифовна как мучается, вы хоть знаете? Вчетвером в комнату-крохотульку едва втискиваются, у нее еще старшая сестра, училка французского. По два квадрата на каждого, как на кладбище, там, может, даже побольше. Когда она болела, я поехала ее навестить, так потом месяц в себя прийти не могла. В их коммуналке еще шесть семей. «Очко» одно на всех, в кухне задницами трутся, не развернуться. В ванную за неделю надо записываться. Есть отчего взбеситься, когда бабам за тридцать, а никого не могут к себе пригласить. Вещи на антресоли под потолком держат, отец построил, – мне вдруг захотелось, чтобы кадровик узнал как можно больше о моей наставнице, – а внизу только шкафчик с посудой, стол и раздвижной топчан. Лилия Иосифовна с Милкой всю жизнь вдвоем спят на нем, как по команде переворачиваются, то на один бок, то на другой. Вам смешно? А родители знаете, где ночуют? В школе Столярского. Мама в ней уборщицей, отец – гардеробщиком, там и устраиваются на ночлег, лишь бы начальство не узнало, сразу выгонят с работы.

Кадровик меня не прерывал, внимательно слушал, мне даже показалось, что он протрезвел. Может, ему и про Лильку Гуревич сейчас рассказать, про их сраную коммуналку. Вот тебе – евреи все богатые. Да какие богатые! Нищета.

И тут я всю биографию моей подружки, как на духу, выплеснула простыми русскими словами, не выбирая выражений. Как нахлебались, вернувшись из Китая на историческую родину, такого врагу не пожелаешь. Все забрали. Рита, такая красивая женщина, и одна. Лилька всего боится, все у нее – «нельзя». Пусть слушает, раз такой умный.

– Сходили бы к ним, проведали для интереса. Вдруг я вам соврала.

– Не говорите, что мне нужно делать, и я не говорю, куда вам нужно идти, – перешел он на одесский жаргон.

Лемешко открыл свой сейф. В уголочке железного ящика призывно маячила непочатая бутылка. Я испугалась, сейчас продолжит, все забудет, но кадровик громко захлопнул дверцу.

– Я сказал, что возьму. Помни: беру только из-за тебя. Пусть приходит, – он протянул мне анкету. – А дядьке твоему от меня привет передай и спасибо. За что? Много будешь знать – скоро состаришься. Он знает, за что.

Я знала, за что он благодарит Леонида Павловича. Базе ой как были нужны рабочие руки, особенно в сезон, круглые сутки погрузка-выгрузка. Иногородних не принимали – строгий запрет, в Одессе лимит на прописку. Крутись, как хочешь, и никаких бывших урок, сегодня освободили, завтра опять загребут, обязательно что-то натворят. Не дай бог, в райкоме прознают – партийный выговор обеспечен, а он как клеймо, не отмажешься. Но и план сорвешь – тоже не сладко будет, все начальственные ковры оттопчешь, пыли кабинетной полные легкие наглотаешься. Вот и выбирай из двух зол одно. Леониду Павловичу, конечно, было все это известно, и про вагоны и машины, ожидавшие погрузки, тоже, и на свой страх и риск, под свою милицейскую ответственность он подписывал письма-просьбы.

Абсурд да и только. Нас, одесситов, после института гнали из дома на отработку диплома, как Алку в Певек или меня в молдавский затруханный городок, а к нам получали направление молодые специалисты из других городов. Политика такая, самыми пугающими словами ближе к окончанию вуза были – «распределение и разнорядка». По ним мы получили двух парней-близнецов, новоиспеченных товароведов с высшим образованием из Харькова. На голову нашего кадровика свалилась неразрешимая проблема. Хлопцы оказались ко всем прелестям еще и евреями. Общага наша переполнена раза в три. И палочки-выручалочки больше нет, Леонида Павловича повысили, из замов начальника милиции в Ильичевском районе перевели начальником в Жовтневый, в самый центр города.

Новый милицейский руководитель ни за что не хотел прописывать харьковчан. Наш кадровик попал как как кур во щи. Не примет на работу присланных по разнарядке молодых специалистов – сам вылетит с нее, закон нарушил, возьмет без прописки – тоже жди неприятностей. Хлопцы сняли угол у какой-то бабки и терпеливо ждали решения своей судьбы, в Харьков они явно не торопились возвращаться.

– Ольга, загляни ко мне, когда освободишься, – кадровик неожиданно был трезв, как стеклышко. Мурлыкал что-то себе под нос, всячески демонстрировал душевное ко мне расположение.

Я сразу разгадала, о чем будет разговор, когда увидела на столе фотографии тех двух парней. Он стесняется уже к дядьке обращаться, совесть нужно все же иметь. Вот, хитрюга, и подписал меня под это дело, зная про жалостливое мое сердце. Леня немного поворчал (чтоб это было первый и последний раз) и черкнул на заявлении своим красивым каллиграфическим почерком милостивое согласие. Ребят прописали, уже на следующее утро они официально вышли на работу.

Лемешко, когда я вернулась от Лени и порадовала приятной вестью, был счастлив не меньше, чем эти ребята, не надо никому кланяться.

– Слушай, – он почесал свою лысеющую голову, – у меня тоже есть хорошая новость для Лилии Иосифовны. Скажи ей, что я в кооператив ее записал. Дом через год должны сдать. Услуга за услугу. Ты мне, я тебе. А куда деваться, когда жизнь такая! И подружку твою скорее зови, пока я не передумал.

Вот моя Лилька будет рада. Ее берут на работу. Домой я летела, как на крыльях счастья. Первое, что спросила она, а сколько ей платить будут?

Я опешила, не знала, что ответить, придя в себя, вымолвила:

– Не спрашивала. Я начинала с шестидесяти пяти рублей, теперь восемьдесят получаю. И тебе, наверное, для начала столько положат. Плюс потом премия, всякие доплаты, чистыми рублей сто двадцать может выйти. Жить можно, с голоду не помрешь. А вообще, как поработаешь – так и полопаешь.

– Ну что молчишь, не рада? Завтра к семи ко мне, вместе пойдем, а пока заполни эту анкету. Постарайся без ошибок. Твоя судьба в твоих руках.

Опять, как в былые годы, подружка с утра за мной заходила. Бабка ворчала, но наливала и ей тарелку манной каши с какао. Первое время мы как-то старались быть вместе, я ей помогала освоиться, знакомила с людьми. Но однажды, когда Лилька заглянула к нам в отдел, моя начальница вдруг на нее вызверилась:

– Не отвлекай Ольгу, а то еще запорет сводку. И вообще, тебе что, в твоей бухгалтерии делать нечего? Возьми книгу о бухучете и почитай.

Лилька пыталась ей ответить, но из-за заикания только поднатужится, покраснеет и, махнув рукой, так и не проронив ни слова, возвращалась на первый этаж на свое рабочее место.

У моей наставницы не посачкуешь. Я быстро поняла, почему в этом отделе такая текучесть кадров. Такой темп и оперативность так просто не даются. Это должно выработаться чутье, нюх, как у натасканной собаки. Все подметить, ничего не упустить, всем интересоваться. Все полученные сведения в собственной голове разложить буквально по полочкам, и в нужную минуту мозг уже сам поразительным образом сбрасывает тебе же эту информацию. Вот, например, идем мы со старшим экономистом по территории, говорим как будто бы о вчерашней «Кинопанораме». Я прыгаю в восторге от увиденного и услышанного. Заходим в кабинет и как будто не обсуждали отрывки из фильмов, как Каплер все разложил по полочкам: сюжет, игру актеров, музыку; она таким строгим начальственным тоном меня пронзает насквозь: