Четвертый бастион - Вячеслав Демченко

Сразу после встряски громыхнуло так, что бывалые воины принялись зевать, чтоб вернуть слух, а над ложементами вскинулась и осела земля и стали разрастаться рыжеватые клубы пыли и дыма.

– Вот теперь геройствуйте, поручик, – облегченно выдохнул Пустынников, пряча шарф за пазуху нательной рубахи, совершенно потерявшей первоначальную белизну.

– А шарфик-то, пожалуй, девический? – не к месту то ли поинтересовался, то ли констатировал Соколовский, насмешливо щурясь из-под насупленного козырька фуражки, однако не дождался другого ответа, кроме предостерегающего взгляда исподлобья.

Еще мгновение подумав, поручик кивнул:

– Виноват. Pardon за бестактность. Не составите ли компанию? – острие драгунской сабли адъютанта указало на стену из плетеных тур, быстро зарастающую дымками ружейных выстрелов.

– Отчего же… – скинул наконец вражью шинель штабс-капитан и, перехватывая половчее пехотную шпагу с широким лезвием, заметил без видимой язвительности: – Теперь, пожалуй, ваша поспешность будет более уместна.

– И вам советую, – хмыкнул лейб-гвардии поручик. – Поспевайте.

Севастополь,

столовая князя Мелехова

– Свалка произошла жесточайшая, – заключил Соколовский уже в самозваном офицерском собрании князя Мелехова. – Так что оглядываться мне было, право, некогда, но я все же не мог не заметить, что штабс-капитан сражался как демон. Да и как не заметить, господа, если французы и англичане попросту от него разбегались, как от родителя с розгами.

Переждав смех, рассказчик будто отмахнулся от чьих-то назойливых восторгов:

– Впрочем, вполне насладиться этим зрелищем мне не довелось. Все закончилось прежде, чем неприятель успел перезарядить штуцера. Так что…

– Да вас послушать, вы как будто на эскизах были, – покачал головой один из тех штатских, кто воленс-ноленс был обделен участием в битвах и оттого обречен на лесть. Иногда завистливо-мрачную.

Но гвардии поручик воспользовался и ею:

– Так и в самом деле! – развел он руками. – Ничего достойного пера литератора или кисти художника. От одного штыка я увернулся, кого-то махнул саблей по горлу… Прошу прощения за натурализм, – кивнул он дамам, приложив руку к сердцу и опять нарочито не замечая расширенных вечерне-синих глаз. – Вот и все. A la guerre come a la guerre…

И столько было обыденной доблести в этих его словах, что любой, кто был на бастионах, мог с полным правом прибавить свои несколько слов, а если участвовал в деле, то и встать рядом в медальонный профиль, как сейчас у Виктора, задумчиво устремившего взгляд в дымы и пламя минувшей битвы.

Завороженная этим профилем, та самая девушка с парафиновой прозрачности щечками даже не почувствовала, как глаза ее увлажнились, а когда спохватилась, то не могла найти платка в лифе и оттого, вскинувшись с софы, едва не выбежала из залы, шурша юбками розовой дымки.

Записки русского хроникера

Княжна Мария Мелехова, еще вчера считавшаяся ребенком, только сегодня вышла в свет, обнаружив при этом самое непринужденное воспитание и, как следствие, полную свою неготовность к роли невесты. То ли старый князь Дмитрий умиленно потрафлял ее непосредственности, не беспокоясь, как она покажется в обществе, то ли мать полагала, что должные таланты проснутся в Машеньке сами собой. Но не случилось…

Роль невесты для княжны оказалась так нова, как если бы она никогда не играла в куклы, не держала под подушкой зачитанных до дыр романов и не переписывала в альбом элегий, украшенных виньетками из роз, голубков и сердечек.

Да оно так и было, пожалуй, поскольку в друзьях отрочества у княжны были все больше дворня из числа отставных унтеров, весь остаток жизни починяющих княжеский экипаж, да старух-солдаток времен Отечественной войны, с их бесконечными сказками на кухне о прежних временах и о деревне. Одним словом…

И в течение года предвоенных выходов делалось ей в свете так неловко и неуютно, что впору было по детской памяти лезть под стол, чтоб оградиться от чуждого мира гостей бархатом и бахромой скатерти. Однако, к завистливому раздражению прочих претенденток, неловкая как в танце, так и в разговоре, Машенька была титулована мужской половиной собрания «прелестной дикаркой» и, к ее несчастью, вниманием кавалеров обделена не была.

Княжна даже страдала от этого, мечтала о покое. Как вдруг, то ли под настроение войны, когда многие мужчины вокруг кажутся возвышенными героями, окрыленными славой и возможностью героической смерти, то ли с механической неизбежностью времени – пора уж! – но с некоторых пор стала она испытывать удушье и стеснение в груди. По странному совпадению удушье и стеснение случалось все чаще и чаще, причем тогда, когда в столовой зале дома Мелеховых стал объявляться он! От одного взгляда этого героя китовый ус корсета, казалось, трещал, не вмещая и без того чуть слышного дыхания.

Герой нечитаных романов, не похожий ни на кого, ранее встречавшегося, ранее выдуманного на беспокойной девической подушке. Такой настоящий, что невозможно было сообразить, что с ним… вернее, что с этим всем, необъяснимым и волнующим, делать. И, не умея придумать, Машенька грызла костяшки кулака, давилась то беспричинными слезами, то смехом, впадала в хандру, а то счастливо тискала рыжую свою кошку так, что та начинала проситься дурным воем.

Вот почему княжна не удержалась в добровольном заточении девической – ведь он был совсем подле, за стенами, за дверями с резными филенками! – и вернулась в залу.

Меж тем гости уже разделились. Дамы остались у медного самовара сплетничать, а мужчины прошли в кабинет-библиотеку князя составить партию в вист, но лейб-гвардии поручик Соколовский остановился в дверях, будто почувствовав Машенькин взгляд, обернулся.

* * *

Девушка даже отшатнулась – так прямо спросили карие глаза его с рыжинкой, и так трудно было им что-либо ответить. Она запнулась, нервно сжав пальцами оборки юбок; мочки ушей, прикрытые прядками русых волос, поднятых на затылок, налились рубином. Она то отводила взгляд, то возвращала его, не умея справиться с магнетизмом Соколовского.

– Стоит ли, Виктор? – тем временем шептал тому на ухо прапорщик Лионозов. – Вы и без того чудовищно проигрались в собрании. Оставьте.

– Вот и верну, – раздраженно оборвал его гвардеец. – Ты дай только билет.

– Да я, конечно, – смутился прапорщик, живший отнюдь не на одно жалованье, поскольку состоял наследником здешней табачной аренды. – Мне не жаль, но… – Федор покачал головой, – тут ставки велики. А вы же помните, что писал вам ваш батюшка?

– Со старого тирана будет довольно знать, что векселей ему никто не предъявит, – досадливо поморщился Виктор…