Экспертиза любви - Ирина Степановская

Игорь Владимирович Соболевский, тот книжки читает. Ему уже далеко за сорок. Ближе к пятидесяти. Он, конечно, выглядит гораздо моложе, видимо, следит за собой, но о возрасте человека теперь судят не по морщинкам впереди козелка[2], и не по зубам — как это принято в судебной медицине, а по отношению к Интернету, к айфону, к айпаду. Саша никогда не видел, чтобы Соболевский пользовался Интернетом. Айфон у Соболевского есть, но это скорее для пижонства. У него что айфон, что дешевый «Самсунг», купленный в ларьке, — все одно. Соболевский им пользуется исключительно как обычным домашним телефоном. Зато Игорь Владимирович читает по-французски. И вообще, два раза в год ездит туда — весной в Париж, а осенью в Ниццу. Балдеет там по-своему. Говорят, у него то ли бабушка, то ли прабабушка была дочкой губернатора. Не нынешнего. Еще дореволюционного. Но это, может быть, и враки. Соболевский одним из первых в их городе стал носить черный шарф на французский манер — оба конца в петлю и поверх пиджака. Витька Извеков острил, что при таком шарфе легче легкого получить механическую асфиксию — р-раз за концы! И готово. Правда, когда Хачмамедов Витьке в телевизоре показал, что точно такой же шарф носит Йоги Лев — тренер немецкой сборной по футболу, выигравший в тот год чемпионат мира, Витька заткнулся.

И еще у них в отделении Вячеслав Дмитрич. Тот вообще уже старый. Ему за семьдесят. Вячеслав Дмитрич на дежурствах, если есть время, ремонтирует часы. Ему их носят со всего города. Чем старше экземпляр, тем ему интереснее. Однажды кто-то притащил ему «Брегет» еще на цепочке. Так он с этим «Брегетом» возился месяц, чуть слюни от удовольствия не пускал. Починил-таки в конце концов. Жаль, что сейчас Вячеслав Дмитрич в отпуске. Саша бы его позвал на свою секцию. Вячеслав Дмитрич добрый — ему уже не надо бороться ни за свое реноме, ни за место под солнцем. Он в судебную медицину пришел еще в начале шестидесятых. И все мыслимые врачебные регалии у него уже есть — и высшая категория, и отличник здравоохранения, а самое главное — он добрый. Вячеслав Дмитрич всегда подскажет в трудном случае, даст хороший совет. И к Саше Вячеслав Дмитрич относится хорошо, несмотря на то что в свое время они с отцом конкурентами были. Оба претендовали на то, чтобы стать начальниками. Но поставили отца, а Вячеслав Дмитрич спорить не стал. И никогда, насколько Саша знал, Вячеслав Дмитрич отца не подсиживал. Чего Саша не мог сказать о Хачеке. Слухи разные до него доходили. Но когда отец сам из начальников и из Бюро ушел, Хачека на его место все равно не поставили. Вызвали совсем какого-то невнятного дядьку по фамилии Антонов. Тот в танатологическое отделение вообще не спускается. Руководит из своего кабинета на втором этаже. И все больше ездит по начальству. Говорят, из областного министерства здравоохранения его калачом не выманить. Так целыми днями там и сидит. Слухи ходят, что в Бюро Антонову не нравится, и он просит перевести его в какое-нибудь более удобное административное кресло. А то все убийства, да изнасилования, да случайные смерти — такое расстройство! Вот и караулит Антонов теплое сиденье в министерстве. Но это только слухи. Саша Антонова видит, как и все, в основном раз в неделю на внутренних совещаниях. На них Антон — так его зовут между собой эксперты — сидит молча, как мумия. Только глазами в разные стороны вертит — кто что скажет. Ну а говорит в основном Хачек. И иногда Вячеслав Дмитрич. Витька молчит. Соболевский тоже молчит, только иронически улыбается по поводу и без повода. Ну а он, Саша, самый молодой. Ему слова пока не дают.

Саша потер глаза, поводил затекшей шеей. Ну прямо как Хачек! Так он и предполагал, что сегодняшняя дискуссия в Интернете по поводу давности окончилась, как всегда, ничем. Кто-то выложил данные спектрального анализа по исследованию кровоподтеков — наверное, обкатывает свою диссертацию. Как всегда — масса критики, очень неконструктивной. Но есть и несколько справедливых реплик и пара умных вопросов. Саша вздохнул. Пора спать. Он завтра к тому же дежурит. Кто его знает, какое завтра будет дежурство? Может быть все спокойно, но бывает, что за ночь наколесишь по городу так, что потом весь день башка трещит. А Саша работает на две ставки. Это в экспертизе разрешено, но, значит, после дежурства потом еще вскрывать и вскрывать… Ладно хоть Хачек часы не заставляет до копейки отсиживать. Вскрыл, оформил, протокол написал — свободен. Но иногда работы бывает столько, что не только раньше не уйдешь — пашешь до ночи. Особенно когда следователь вопросов наставит целую тьму. Вот и завтра наверняка постановление на экспертизу по факту смерти этого Сергеева как привезет… Мало не покажется. Саша выключил свой ноутбук и пошел в ванную. Отец сидел перед телевизором, свесив голову на подбородок, и спал. Сдал отец все-таки сильно.

— Батя, не пора тебе в койку?

— Нет, я еще посижу, — встряхнулся отец. — Ты сам ложись.

— Спокойной ночи.

Отец переключил программу, а Саша встал под душ с мыслью, что послезавтра нужно заехать к матери и все-таки отвезти ей картошку.

Да, не так уж близко оказалось ехать до кафедры от Лениного дома. Сначала пешком минут семь до остановки нужного троллейбуса, потом сорок минут ждать, пока этот неповоротливый двурогий параллелепипед на колесах медленно обогнет совершенно ненужные Лене улочки и переулки и будет медленно спускаться в район, который в городе называется «Тополя». Когда-то лет триста назад эта местность была поймой реки. Теперь «Тополя» — это неухоженная роща из огромных, неохватных одной парой рук тополей и всякого более хилого подлеска: осинок, рябинок, боярышника. Еще до революции в самой середине «Тополей» стояло красное кирпичное здание единственного на тысячи километров вокруг лепрозория. Здание это было одновременно больницей и богадельней, возведенной на деньги по подписке богатого купечества. Недалеко от него скучала аккуратная, тоже красная и кирпичная церковь, а дальше, совсем уж к нежилому краю города, — больничное кладбище. После революции лепра на этих территориях была побеждена. Здание осталось пустовать, церковь заколотили, кладбище сровняли с землей. Но разрастающийся город все-таки обходил стороной этот тополиный лес. Обходил до тех пор, пока у людей не стали стираться в памяти лица больных, подходивших к высокому старому забору для того, чтобы через щели просить хлеб. Уже лет пятьдесят на месте бывшего кладбища располагается троллейбусный парк, и плакаты с изображениями зайчиков и лисят, пересекающих трамвайные пути (которых в городе никогда не было), глумливо веселят пассажиров, садящихся в троллейбус на конечной остановке.

В семидесятые в здании бывшего лепрозория разрушили потолки и полы, вынесли окна и оставили только кирпичную кладку стен. Потом ее снаружи отшлифовали, а изнутри оштукатурили, сделали новые перекрытия, настелили полы, покрыли потолки, вставили окна и отдали это полностью отреставрированное здание в распоряжение отдела здравоохранения. А отдел уже принял решение разместить в этом отдаленном уголке Бюро судебно-медицинской экспертизы. А поскольку в семидесятые годы преступность в нашей стране еще не достигла нынешних масштабов, тогдашний ректор медицинского института вовремя спохватился, переговорил с кем надо в отделе здравоохранения, и там решили, что все четырехэтажное, большое здание отдавать в распоряжение Бюро будет жирно. И весь последний четвертый этаж предоставили медицинскому институту — для размещения на базе Бюро кафедры судебной медицины. В этом-то, собственно, здании и проходила в свое время обучение Лена Крылова. Но так как судебная медицина тогда не вызывала у нее никакого интереса, то в голове остались только зеленый массив «Тополей», полумрак уже открытой, но еще не отреставрированной церкви, в которую они однажды из любопытства зашли с ребятами, да еще какая-то дурацкая реборда железнодорожного колеса, всплывшая вчера в памяти. И вот теперь мимо этих самых «Тополей» Лена и ехала сейчас на троллейбусе.